Пишу новый роман. Про падение Боинга. Вот первая глава, кому интересно. Больше ничего публиковать не буду, пока не выйдет. A true story.
Глава первая
ПРИЗНАНИЕ КОШЕВОГО
20 декабря
За решётчатым окном «шли и шли и пели «Вечную память». Куривший у подоконника капитан полиции Федотов не задавался вопросом, по ком она звучит. Все и так знали, что сегодня хоронят известного байкера Султана, в миру Ивана Пустового, который «хату покинул, пошёл воевать» на Донбасс, где и сгинул в неравном бою с укрофашистами, о чём уже дня три как депутаты, казаки, рокеры и аналитики распевали по всем телеканалам панегирики безбашенному герою народного ополчения Новороссии. Из репортажей явствовало, что Султан, командир добровольческого батальона, воевавший под этим же ником-позывным, попал в окружение под Донецком, отстреливался до последнего патрона и пал смертью храбрых.
Для страны событие стало настолько знаковым, что президент перенёс свою ежегодную большую пресс-конференцию с пятницы на субботу, чтобы принять участие в церемонии — уже на Красной площади, при погребении праха героя в Кремлёвской стене. Изуродованный труп Пустового украинские националисты обменяли на двадцать пять своих раненых и убитых соратников. Это тоже было известно Федотову из новостей, ни одному слову в которых он, ветеран двух Чеченских войн, не верил.
Возможно, в какое-нибудь иное хмурое и морозное декабрьское утро он и удивился бы огромному скоплению разношёрстного люда, идущего за гробом с непокрытыми головами, красными знамёнами, хоругвями, ликами святых и венками с вплетёнными в них пластиковыми цветами и оранжево-чёрными георгиевскими ленточками. Но только не сегодня, когда вывалившийся из его правой почки в мочеточник четырёхмиллиметровый камушек причинял ему настолько неописуемый дискомфорт, что следователь в течение последнего часа уже четыре раза должен был прерывать допрос и бегать в туалет в дальнем конце коридора.
Неописуемыми эти ощущения представлялись Федотову потому, что стреляный во всех смыслах мент не обладал опытом профилактики мочекаменной болезни. Путаясь в симптомах, капитан грешил на младшего лейтенанта Полухину из разрешительного отдела, которая накануне после продолжительной осады уступила-таки его служебному рвению и разрешила, наконец, воспользоваться «личным оружием» по прямому назначению. Федотов знал, что он скажет Полухиной в понедельник, когда она попадётся ему в коридоре, но не знал, что соврёт супруге Леночке сегодня вечером. Не знал он и когда сможет попасть к врачу, к какому и где, тем более в выходные. А ему становилось с каждой минутой объективно хуже. Капитан любил это слово — «объективно». Но даже объективно не знал, когда сможет закончить этот допрос, который длился уже около часу без толку. На физическое воздействие для вразумления подозреваемого в его сегодняшнем состоянии Федотов был неспособен.
Задержанный на месте преступления с оружием в руках мычал что-то невразумительное, то ли нуждаясь в срочном психиатрическом освидетельствовании, то ли в ещё более срочной опохмелке. Когда Федотов с гримасой боли взял с подоконника графин и налил сначала себе, а потом и убийце стакан воды, тот всосал её в себя одним глотком. Сделал он это не поднимая головы, причмокивая губами и языком, как зверь, и расплёскивая воду на бледно-коричневый линолеум, местами выцветший и исполосованный ножками стола, который всё время двигали, и стула, на котором всё время ерзали. Он вновь обхватил лысеющую голову руками и снова принялся раскачиваться вправо и влево в такт своему внутреннему монологу, вздрагивал время от времени, словно давился, икал или рыдал.
Федотов сам был с жестокого бодуна, но и ему в какой-то момент стало более невыносимо дышать лезущими в лицо спиртовыми выхлопами. Капитан открыл форточку и жадно глотнул терпкого, как маринованный огурец, морозного воздуха. После спасительной кислородной инъекции он закурил новую сигарету. Край рыжего горшка с кактусом на подоконнике весь был замалёван пепельными разводами. У подножия покрытого белёсыми колючками растения уже образовалась неровная кучка коротких капитанских окурков. В кабинете заметно посвежело. Форточку вполне можно было закрыть, но Федотов медлил. Дотягивая сигарету, он продолжал рассеянно смотреть на мутную чёрно-красную людскую реку за окном, словно сам пытался её переплыть и тонул, не в силах справиться с течением.
Среди соседей по подъезду сантехник Кошевой слыл добропорядочным гражданином, в меру примерным семьянином, заботливым родителем двух малолетних детей, к счастью или несчастью, гостивших у бабушки по случаю ее и их болезни, и мужем тихой, по уверениям тех же соседей, и обстоятельной бухгалтерши из ЖЭКа, которую знал, любил и уважал весь дом. Так обстояло дело до вчерашнего дня. В четверг вечером, на исходе шестнадцатилетней истории вполне себе устроенного, по показаниям свидетелей, брака, Кошевой выпустил в супругу Соню шесть пуль из «Макарова» неизвестного происхождения и перед тем, как отключиться, сам вызвал полицию.
Он не был запойным алкашом, да и горьким пьяницей тоже, иначе не работал бы в ответственной организации на ответственном посту. Конечно, выпивал, как все сантехники, но в дни получки, в меру, тихо и дома. В тот вечер выходивший на балкон покурить сосед, по собственному утверждению, слышал громкие мужские возгласы, доносящиеся из квартиры Кошевого, среди которых якобы различил фразы «-уй тебе по всей морде, а не детей!» и «-ер ты ему достанешься, бл---ищща!», которые он дословно и с выражением произнёс два или три раза, особенно усердствуя на шипящем суффиксе, пока капитан не оборвал его.
Дело было, в общем, плёвое. Мокруха-бытовуха голимая. Если бы не ствол.
Ствол был замазанный. Вот откуда, спрашивается, у жэковского сантехника этот номерной ментовской ствол, похищенный из машины вневедомственной охраны на парковке у отделения Сбербанка на улице Правды два года назад, на котором с тех пор значатся два убийства-висяка? Федотова трудно было чем-то удивить, но здесь, увидев заключение баллистики, а потом и взглянув и на физиономию Кошевого, он испытал нечто похожее на недоумение. Уж больно не вязался этот тип с привычным капитану контингентом. Такие, если чем и убивают, то разделочными ножами, утюгами и прочим кухонным инвентарём. И где он взял этот ствол? Не сам же он его похитил в «рабочее от свободы» время...
Подменить капитана в этот пятничный день, увы, было некому. В пятницу сдавали отчётность, и подполковник Трепетных требовал раскрытия. Любыми подручными средствами. Позвав в допросную дежурного, чтобы выбежать в очередной раз в конец коридора, и пролетая мимо кабинета начальника, капитан услышал текст, который заставил его приостановить шаг и прислушаться.
— Какой он, на хер, опер--уёпер! — громко говорил кому-то раздражённый шеф. — Совсем нюх потерял. Дал бы злодею по мозгам, глядишь, сразу бы раскололся. Нет, бл---, не те кадры у меня, не те!.. Ссут всего, бл---, козлы!..
Вернувшись к себе, закрыв за дежурным дверь и собравшись с силой, Федотов подошёл к обвиняемому и молча, с размаху, ударил того кулаком в ухо. Кошевой упал со стула, остался лежать на боку, дёргая ногой и рыдая теперь уже в полный голос. Федотов схватил графин и со словами:
— Освежись, урод! — вылил остатки содержимого преступнику на голову.
Тряся головой, сантехник заревел ещё сильнее. Брызги так и летели во все стороны.
— Говори, сука, где ты ствол взял, падла! — закричал капитан нарочито громко, чтобы слышно было, если и не в кабинете начальника, то хотя бы в коридоре. — Скажешь, где взял, и пойдёшь в камеру, проспишься! Может, ещё что-то вспомнишь. Говори, козёл, пока сам тебя не пристрелил, падаль!
Усиливающееся болезненное состояние добавило в капитанские угрозы больше истерического фальцета, нежели тяжёлого металла, но вовремя привлекло внимание проходившего мимо федотовского кабинета Трепета, как в отделе звали за глаза сурового начальника. Тот остановился, открыл дверь, и наиграно поморщился, отводя взгляд от убийцы и склонившегося над ним, бледного, как ангел смерти, капитана.
— Где взял ствол, бл---?! — снова проорал Федотов, не замечая появившегося в допросной Трепета. — Где?!!
Кошевой вдруг сел прямо, не поднимаясь с пола, и спокойным, почти трезвым голосом, ясно и отчётливо, словно диктор по студийному суфлёру, произнёс название места, где он обнаружил злополучный ПМ и название организации, в которой данный объект расположен.
Капитан поднял взгляд, заметил начальника, улыбнулся одним оскалом и, почти забыв про приступ, попятился к столу, чтобы сесть и внести показания в протокол.
— Молодец, — буркнул подполковник, закрыл дверь и направился было в дежурку на дневной развод. Но уже на лестнице, ведущей в первый этаж, он резко остановился, посмотрел на часы, развернулся, как пловец-олимпиец у бортика на короткой воде, и со всех ног бросился назад.
— Где?! — прорычал он, рывком открыв дверь допросной так, что дверная ручка со стоном гнущегося железа ударилась о стену, а на пол посыпалась штукатурка. — Где, бля, где?! Повтори, что он сказал!!! — Палец начальника нацелился точно в переносицу Федотова.
Глаза у Трепета сделались такими выпуклыми, что оперу показалось: ещё одно отчаянное усилие воли, подобное набухающему сейчас на лиловом, как свёкла, лице подполковника, — и того можно будет сразу нести по улице в гробу вслед за новомучеником Султаном, под опадающими, словно миниатюрные листья-качели, сизыми от мороза снежинками, слушая уже не в отдалении, а вокруг поднимающееся туманными обрывками сквозь их петляющую вязь нестройное, угрюмое, словно вой, приглушенное безразличием скорбное пение.
Успевший за полминуты вспотеть, Федотов и, похоже, сумевший полностью протрезветь Кошевой одновременно и в унисон повернули головы в сторону подполковника и повторили — где. Таким тоном, будто тот и другой были не следователем и подследственным, а оба соучастниками убийства, из которых настоящий следователь только что выбил одновременное признание.
Через минуту после объявления тревоги и немедленного сбора всего личного состава, подполковник нажал красную, похожую на аварийку, клавишу стационарного телефонного аппарата на столе и сообщил новость. Сначала скороговоркой, и потом, когда его попросили взять себя в руки и доложить обстоятельно, он взял себя в руки и доложил.
А на улице всё «шли и шли и пели. ...» Федотов стоял у открытой форточки и, прислушиваясь к доносящемуся с воли пению, не чувствуя вкуса, тянул очередную сигарету. Кошевого увели, боль в боку затихла, и капитан был почти спокоен..
Унылый звуковой фон внезапно распался. Вплетаясь в нестройное пение, быстро заглушая его, в кабинет капитана Федотова ворвался рёв десятков рокерских моторов. Соратники Султана, члены мотобанды «Белые волки», съезжались на панихиду со всей Москвы.
