Главной внешнеполитической новостью уходящей недели в Украине стала очередная встреча спецпредставителя США Курта Волкера — последовательного критика российского режима — с украинскими властями. В ходе беседы с президентом Украины и спикером парламента американский чиновник заявил о том, что "цена, которую платят" россияне "за агрессию, не будет меняться". Его заявление последовало практически на следующий день после того, как Госдеп США опубликовал "черный список", куда вошли почти 40 оборонных и разведывательных структур РФ, коим отныне фактически заблокирован выход на легальный международный рынок.
В то же время, несмотря на продолжающееся санкционное давление евроатлантических союзников на Кремль, российские войска, а также контролируемые Москвой наемники и сепаратисты продолжают оккупировать украинские территории, не ослабляя интенсивности боевых действий. На этом фоне Волкер в который раз заявил о ведении дискуссий в Вашингтоне по вопросу передачи Киеву летальных вооружений и выразил приверженность идее миротворцев ООН как одному из инструментов восстановления территориальной целостности страны.
Виталий Портников — один из ведущих украинских журналистов — рассказал изданию Newsader, как следует оценивать высказывания спецпосланника, каковы важнейшие задачи Украины на пути защиты суверенитета, может ли Украина заимствовать зарубежный опыт реформ в Грузии и Молдове, в чем сходство и различие между Украиной и Израилем, какое судьбоносное последствие претерпела Россия в результате нападения на суверенную державу и какую роль в глобальном мире могло бы сыграть российское общество, если бы отказалось от несвойственных ему претензий и мифов.
NA: Виталий, мы снова услышали от Волкера немало оптимистичных с точки зрения Киева заявлений, касающихся агрессии России против Украины. В Украине происходит "не межэтнический или внутренний конфликт, а имеет место российское вторжение и оккупация", сказал он. Однако нас в первую очередь волнует то, насколько фигура спецпредставителя США способна реально помочь Украине в том, что касается восстановления территориальной целостности?
В.П.: Когда речь идет о конфликтах такого характера, любые предсказания весьма опасны. Конфликт в Приднестровье продолжается несколько десятилетий. Конфликты в Абхазии и Южной Осетии с течением времени приобрели новый правовой статус, который в принципе не позволяет делать никаких временных прогнозов по поводу их окончания.
Конфликт вокруг временно оккупированных территорий Донецкой и Луганской областей отличается от других конфликтов прежде всего тем, что он связан с санкционным режимом, который введен против России и который ощутим для российской экономики и для представителей российской политической элиты.
Насколько сама Москва придерживается такой же точки зрения, понять трудно. Есть те, кто считает, что России хотелось бы решить вопрос санкционного режима как можно скорее. Есть те, кто считает, что с точки зрения российского президента Владимира Путина санкции — это то, что помогает развитию российской экономики и уменьшает ее проблемы с точки зрения конкуренции с Западом.
Предположить, какой точки зрения придерживается Кремль на самом деле, понять непросто, потому что в России идут свои процессы, нередко очень противоречивые. Они идут и в окружении Путина. Там соревнуются несколько подходов. Насколько можно понять, сам президент никаких окончательных выводов относительно своей дальнейшей тактики по отношению именно к Донбассу еще не сделал. Возможно, он сделает эти выводы перед выборами. Возможно, эти выводы будут сделаны после выборов.
Так что я не могу сказать, насколько позиция, которую занимает нынешняя американская администрация и которую отстаивает спецпредставитель Волкер, приближает момент территориальной интеграции Украины. Более того, мне кажется, для самого господина Волкера и его встреча с украинскими представителями, и его консультации с помощником президента России господином Сурковым призваны, прежде всего, зафиксировать некую четкую американскую позицию — то, что Соединенные Штаты не собираются идти на уступки, когда речь идет о военном присутствии России на территории Украины, когда речь идет об аннексии Крыма и об оккупации Донбасса. Такого рода жесткая позиция, по мнению американской администрации, может содействовать ускорению решения этой проблемы в Москве.
Но, опять-таки, повторюсь: в Москве могут руководствоваться совсем другими критериями. Например, в период, когда президентом США был Барак Обама, существовал очень простой критерий: дождаться его ухода и договариваться с новой американской администрацией. Сейчас может быть задействован другой критерий, не менее для российского руководства важный: дождаться ослабления президента Трампа ввиду тех процессов, которые происходят в Соединенных Штатах, и посмотреть, как он будет действовать уже в этом ослабленном виде. Или дождаться возможной смены тех лиц, которые сегодня отвечают за российское направление в американской внешней политике. В Кремле могут считать, что в случае ослабления Трампа он может заменить эту часть своего окружения, и с другими людьми будет легче договариваться.
То есть это игра в долгую, и то, о чем Вы говорите — лишь небольшой эпизод этой долгой и сложной военно-дипломатической игры.
NA: Волкер декларировал, что Россия должна вывести свои войска с оккупированных территорий Донбасса, чтобы миротворческая миссия ООН смогла начать свою работу, и категорически отверг возможность участия россиян в составе возможного миротворческого контингента. Как Вы оцениваете идею миротворчества в свете того, что ее в принципе поддерживает американская администрация?
В.П.: Вопрос того, что идею миротворцев поддерживают американцы, можно обсуждать только с точки зрения того, готовы ли с этим согласиться россияне, потому что Соединенные Штаты не раз поддерживали различные способы урегулирования донбасского конфликта. Однако мы должны смотреть прежде всего на российскую позицию. Российская Федерация — постоянный член Совета Безопасности ООН. Без ее участия не пройдет ни одна резолюция. Никакие миротворческие силы ООН без согласия Совбеза на территории Донбасса не могут быть размещены. Поэтому я, честно говоря, не понимаю, какой смысл нам обсуждать абстрактные вопросы.
Украина действительно выступает за введение миротворческих сил. Это акт доброй воли украинского руководства. Оно таким образом подчеркивает, что у него нет никакого желания применять силовые методы в определении судьбы временно оккупированных территорий Донецкой и Луганской областей, что конфликт может быть решен мирным путем, что присутствие миротворческих сил — как на самой территории Донецкой и Луганской областей, так и на том участке границы, который сейчас не контролируется Украиной, а фактически контролируется Российской Федерацией — обеспечит свободное волеизъявление жителей этих районов, когда речь идет о местных выборах, и возможность их участия в общенациональных выборов при соблюдении определенных условий переходного периода.
Ну и, опять-таки, повторюсь, это исключительно политический жест, потому что без согласия Российской Федерации — страны, которая контролирует эту территорию де-факто, вооруженные силы и наемники которой находятся на этой территории, и которая не проявляет никакого желания выводить их с этой территории — ни о каких миротворческих силах говорить не приходится. Давайте решать вопросы по мере их поступления.
Сегодня эти дискуссии — исходят ли они от господина Волкера в одном виде, исходят ли они от Порошенко в другом виде, исходят ли они от господина Путина в третьем виде — всего лишь элемент сложной политической и военной игры. Это виртуальность, а не реальность, потому что на самом деле никаких миротворцев нет. Даже миссии ОБСЕ не так просто находиться на этой территории. Россия говорит о миротворцах ООН только как об инструменте защиты миссии ОБСЕ, которая не вооружена. И, по сути, российский вариант — это, что миротворцы ООН (в случае, если с этим еще и согласится Совет Безопасности) будут всего лишь обеспечивать безопасность группы наблюдателей ОБСЕ. Но это не миротворческие силы в классическом варианте. Это всего лишь охрана дипломатической миссии. Так что пока я не вижу смысла говорить об этом как о каком-то свершившемся факте и серьезном предложении.
Мне кажется, Вы совершаете ошибку, когда воспринимаете американские инициативы как уже свершившийся факт. Соединенные Штаты не присутствуют на территории Украины. Они не оккупируют Донецкую и Луганскую области. Они даже не участвуют в Нормандском формате, который является основным форматом для урегулирования ситуации на Донбассе с точки зрения Совбеза ООН. Они просто выдвигают собственные инициативы, которые могут быть приняты или не приняты в России, или усиливают давление, что может восприниматься или не восприниматься Россией.
NA: Война России против Украины длится уже почти четыре года, и начинает складываться впечатление, что, несмотря на посредничество американских представителей, а также Франции и Германии, действующих в составе Нормандского формата, все эти визиты иностранных коллег не приближают историю к завершению. Не происходит ли так, что Украина раз за разом оказывается предоставленной самой себе в этом конфликте с агрессором? Как долго еще будет длиться эта война, в которой союзническая поддержка Украины зачастую сводится к риторике?
В.П.: Мы не можем реально оценить срок продолжения такого конфликта. Еще раз напомню: конфликты в Приднестровье, в Абхазии, Южной Осетии, Нагорном Карабахе длятся с начала девяностых годов, и нет ни малейших намеков на возможность их урегулирования. И это, кстати, несмотря на то, что в той же республике Молдова уже несколько раз к власти приходили пророссийские администрации, которые были готовы к такому урегулированию даже при российском посредничестве. Так что это не такой длительный период. Это первое.
Второе. Это, повторяю, элемент военно-дипломатической игры. Визиты господина Волкера могут так или иначе помочь поставкам оружия в Украину, усилению обороноспособности украинских вооруженных сил и, я бы сказал, государственных возможностей самой Украины с точки зрения отстаивания своего суверенитета. Мы почему-то говорим о ситуации с аннексией Донецкой и Луганской областей как о некоем завершившемся акте. А ведь нужно решать не только этот конфликт. Нужно предотвратить возможность расширения подобного конфликта. Если Украина будет слабой, не сможет сопротивляться внешней агрессии, не сможет подавлять очаги диверсий и дестабилизации изнутри, тогда она может утратить куда большую часть территории.
Сейчас очень важной задачей — в том числе и американской дипломатии, и европейской, и украинской — является остановить конфликт на той линии, на которой он находится, не позволить ему разрастаться, не позволить ему перейти в серию дестабилизирующих актов на территории самой Украины, а понятно, что Россия будет делать это постоянно. Я всегда говорю своим соотечественникам и могу вам повторить: чем меньше будет войны на Донбассе, тем больше будет политической дестабилизации и террора на территории Украины. Это тоже нужно понять. С этим нужно научиться жить и бороться.
NA: Какие основные задачи должна решать Украина прямо сейчас для того, чтобы отстоять свой суверенитет, и как в этом ей могут помочь истории проевропейского реформаторства, реализованного в других странах?
В.П.: Необходимо усиление обороноспособности страны. Необходимо тратить достаточно денег на создание современной армии — такой, с которой враг не захочет иметь дело. Второй очень важный момент — усиление специальных служб. Это продолжение реформы министерства внутренних дел. Это создание правового государства, которому доверяли бы граждане. В этом смысле все реформы, которые происходят в стране в области права — имею в виду и реформу полиции, и судебную реформу — это все меры по усилению украинских государственных институций. Я бы так сказал: усиление украинских государственных институций — это тоже очень важная мера с точки зрения территориальной целостности страны. По крайней мере, той территориальной целостности, которая зафиксирована на сегодня. Очень важный шаг — это реальное, если хотите, противостояние российской пропаганде, то есть создание адекватной медиа-системы. Что не так просто, учитывая олигархический контроль над телеканалами и тот расцвет популизма, который царит в украинской политической жизни.
Но это уже не задачи государства. Это естественные болезни роста, которые есть в любом государстве, которое проводит реформы постсоветской экономики и вообще постсоветской жизни. Ведь Украина — по сути, первая советская республика, которая проводит столь серьезные реформы на такой большой территории. Попытки таких реформ, не всегда удачные, происходили в двух маленьких странах — в республике Молдова и республике Грузия. В обеих этих странах они, по большому счету, не завершились успехом реформаторских сил. До сих пор в этих странах сохраняется определенное противостояние сторонников и противников реформ, сторонников и противников демократии. Ни Молдове, ни в Грузии не удалось добиться самого важного результата любого реформирования: ни там, ни там по сути до сих пор не возникло политической нации. И грузины в своем нынешнем виде, и молдаване в своем нынешнем виде выглядят скорее этническим проектом, чем политической нацией. И виной тому, что во многом их модель государственного переустройства не завершилась удачей — тоже российская агрессия, которая, прежде всего, напирала на этнический фактор: в Молдове она искусственным путем выделила Приднестровский регион, населенный преимущественно славянским населением — в первую очередь украинцами и русскими, — а в Грузии помогла этническому конфликту между грузинами с одной стороны и абхазами и осетинами с другой, спровоцировав этническое противостояние и этнические чистки. Такого рода подходы, безусловно, не содействуют формированию политической нации, а без политической нации реформы невозможны.
Мы в Украине избежали этой западни — просто потому, что и аннексия Крыма, и нападение на Донбасс начались уже после того, как вопрос о создании политической нации для нас уже, по сути, был решен — решен на Майдане 2013-2014 годов. Но помимо самого появления политической нации всегда есть вопрос качества этой политической нации. Украинская политическая нация — очень молодая и, как любая молодая политическая нация, она подвержена всем популистским болезням, она подвержена безответственности, она подвержена непониманию ценности государственных институций как главной защиты населения от проблем и как главного гаранта сохранения самого государства.
Это не простой процесс — как процесс появления политической нации, так и процесс ее строительства. Но я надеюсь, что в следующее десятилетие, через двадцать, двадцать пять лет нам удастся изжить все эти проблемы. Понятно, что будет череда кризисов, проблем, сложностей. Допускаю временный приход к власти популистов и удар, который будет нанесен по украинскому государству и украинской экономике. Но все это мы переживем. Если мы будем беседовать с Вами через лет двадцать-тридцать, мы сможем констатировать успех этого эксперимента: когда политическая нация появляется, ее уже не так легко видоизменить обратно в этнический проект.
NA: Может ли Украина воспользоваться опытом Израиля, который построил современное государство в условиях постоянной военной угрозы извне?
В.П.: Ну конечно, нет. Невозможно воспользоваться опытом Израиля, потому что Израиль — это страна так называемой позитивной селекции. Государство Израиль появилось в следствие того, что в эту страну — в эту идею, если хотите — ехали люди, которые хотели строить еврейское государство. И те евреи, которые не стремились к участию в этом строительстве, туда просто не ехали. Первые десятилетия существования государства Израиль — это были десятилетия пионеров, то есть подвижников, людей, которые ехали в Израиль именно для того, чтобы Израиль стал государством. Потом уже Израиль стал выполнять функции убежища. Но это убежище люди тоже — выбирали, когда была возможность выбора. И только после этого — уже где-то в восьмидесятые-девяностые годы и Израиль стал государством экономической эмиграции для жителей бывшего Советского Союза, например. Кстати, это не очень позитивно сказалось и на состоянии израильского общества, и на состоянии израильтян как политической нации.
В Украине ничего подобного нет. Украинцы, как и представители других этносов, живут на своей земле на протяжении столетий. На территории украинцами было провозглашено украинское государство. После этого в Украине остались жить как те люди, которые хотели строить это государство, так и те, которые были к нему безразличны или откровенно оппозиционны.
Для понимания всего драматизма этого процесса нужно сравнить цифры двух референдумов, которые проходили в 1991 году. Первый — это референдум, который провел Михаил Горбачев о создании некоего обновленного союза. Второй — это референдум о независимости Украины. Оба раза украинцы голосовали позитивно и за то, и за другое предложение.
Однако я хотел бы отметить, что в странах Балтии, которые боролись за свою независимость в это же время, горбачевский референдум просто провалился. В ряде регионов Украины — прежде всего на Западе нашей страны — люди голосовали против горбачевского предложения о сохранении СССР. Думаю, что цифра противников этого сохранения и была подлинной цифрой настоящих, осмысленных сторонников украинской независимости на 1991 год. И уже в ходе последующих политических событий к этим людям, которые составляли абсолютное меньшинство в нашем обществе, присоединились другие люди, которые были как бы не против того, чтобы украинское государство в виде переименованной украинской ССР стало существовать на карте мира. И именно поэтому таким сложным и длительным был процесс появления настоящей Украины.
Мы иногда сравниваем Украину с Израилем в романтическом ключе: Израиль оказался в войне с государствами, которые хотели его исчезновения с карты, были намного сильнее него, и Украина оказалась в такой ситуации; и Израиль создавал армию с нуля в 1948 году, и Украина создавала свою армию с нуля, как неожиданно оказалось, в 2014 году, и украинцы были вынуждены создавать добровольческий батальон, чтобы отбить первый натиск врага. Это — красивые параллели.
Но вместе с тем само появление государства в Израиле и в Украине — это две совсем разные истории. Еще раз повторюсь: государство Израиль ввиду особенностей своего появления и существования является неким феноменом политической жизни, потому что в этой стране — в отличии от стран Европы (а Украина — это все-таки европейская страна) — политическая нация и религиозно-этническая самоидентификация совпадают. Израиль — европейское государство, никто в этом не сомневается. Арабы, которые живут в этой стране и являются даже гражданами Израиля, не являются полноценной частью израильского политического проекта: они не служат в ЦАХАЛ; они зачастую симпатизируют тем, кто хотел бы, чтобы на территории Израиля было либо государство для других народов, либо вообще арабское государство; они очень слабо интегрированы если не в израильское, то, по крайней мере, еврейское общество. И еврейский, и арабский сектора живут как бы на разных планетах в Израиле. При этом сам еврейский сектор разделен на сектора людей, очень далеких друг от друга. Если говорить, допустим об ультрарелигиозных евреях и выходцах из Советского Союза, то это люди с очень близкой национальной самоидентификацией, но совершенно различными представлениями о еврействе, государстве, ценностях и прочих вещах.
В Украине мы как раз хотим этого разделения избежать. И то, что я говорю — отнюдь не какие-то негативные коннотации в отношении Израиля, потому что я люблю Израиль таким, какой он есть. Никакого другого государства на Ближнем Востоке создать нельзя. Сегодня нельзя. Мечта Шимона Переса о новом Ближнем Востоке — это красивая мечта. Я верю, что эта мечта когда-то осуществится, но для нее нужны десятилетия, если не столетия. А мечта о демократической европейской Украине — это все-таки мечта, для которой нужно меньше времени: тоже не год, не два, не пять. Но такую демократическую европейскую Украину лет за двадцать-тридцать построить можно.
В Украине нет этого антагонизма. В Украине есть, как я уже говорил, проблема между теми, для кого Украине государство — это ценность, и теми, для кого украинское государство — это данность. Но вырастает новое поколение. Меняется отношение к Украине как к государству. И, должен сказать, что те реформы, которые мы проводим после 2014 года — прежде всего реформа образования, реформа украинизации медиа-пространства, и, в конце концов, ментальный шок, который произошел в сознании украинцев после нападения на Украину (глубинная политическая ошибка путинского режима) — меняют если не тех, кто родился в советское время, то уже новое поколение тех людей, которые входят в жизнь сегодня или будут входить в нее завтра.
Конечно, сложная экономическая ситуация в стране заставляет уезжать людей. Вы ведь это знаете, да?
NA: Да, нам известно, что, к сожалению, сейчас происходит некоторая эмиграция из Украины.
В.П.: Это то, что сближает Украину с Израилем: в Украине остаются те, кто хочет строить страну — то есть эту страну, это государство. Да, конечно, остаются и те, кто просто не хочет уезжать, некуда или нет желания. Но также, кстати, было и с Израилем: некоторые не ехали в Израиль, потому что у них не было мужества ехать в Израиль. У кого-то не хватает мужества оставаться в Украине. И, когда Вы говорите "к сожалению" — я не испытываю сожаления, потому что только так и создаются настоящие государства. Государство создается тогда, когда люди хотят в нем жить — вне зависимости от того, является ли оно богатым супермаркетом или просто родной землей. В богатом супермаркете не живут — в нем покупают товары. На родной земле живут, потому что ее любят. Это главное, что дает возможность построения государства. Любви не требуют. Любовь — это такое чувство, которого нельзя от человека потребовать, как и любви к женщине, как и любовь и к супругу: любовь либо есть либо нет.
Точно так же и с родиной: любовь либо есть, либо ее нет. Ее нельзя привить. Ее нельзя привить шприцем. Из той же Ирландии после провозглашения независимости уехало очень много людей — треть населения. Эти люди нашли себя в Соединенные Штатах и других странах. Многие даже ехали в Великобританию: во время Второй мировой войны многие ирландцы служили в английской армии. В этом нет ничего плохого. Но Ирландию построили те люди, которые хотели строить именно Ирландию. Люди, которые хотят строить Украину — это как раз то, что позволяет провести уже параллель с Израилем.
Поэтому всегда, когда говорят о проблемах выезда из Украины, я говорю, что нам нужно думать не о проблемах выезда, а о проблемах приезда, потому что когда украинские реформы дадут свой результат — пройдет пять или десять лет, неважно — эти рабочие места, которые сейчас освобождаются украинцами (которые, кстати, едут в ту же Польшу, где реформы удались) — тогда нужно будет думать, кто приедет на места уезжающих. Это могут быть люди из разных стран, в том числе из России. Если мы не создадим сильное государство, способное интегрировать этих людей — это для нас будет не меньшим вызовом, чем те, которые мы переживаем сегодня.
NA: Как Вы полагаете, чем, в конечном счете, обернулось для российского режима вторжение в Украину? Есть точка зрения, согласно которой война против соседней страны усилила Кремль, сплотив вокруг него подавляющее большинство российского населения. С другой стороны, очевидно, что даже чисто финансовые потери Москвы оценивается в сотни миллиардов долларов, не говоря уже о технологическом отставании от Запада и международной изоляции руководства РФ.
В.П.: Я считаю, что сама история с украинским кризисом объективно ослабляет путинский режим. Дело не только в санкциях. Дело не только в разрыве с Западом. Дело в самом нападении на Украину. Я всегда ожидал этого момента. Я бы сказал, что я ожидал его с 1991 года. Я всегда говорил своим соотечественникам, что настоящая независимость приведет к войне. Но я не представлял себе политика, который будет готов совершить эту ошибку. Для российской империи нападение на Украину, аннексия части территории Украины, война, в которой гибнут украинцы — это фатальная ошибка. Между прочим, сам Владимир Путин не верил в эту войну — искренне не верил, потому что по своему воспитанию он советский человек, который до сих пор уверен, что это один народ и что украинцы ничем не отличаются от русских. Он не понимает тех глубинных цивилизационных различий, которые были между теми, кто живет на украинских землях, и теми, кто живет на русских землях на протяжении столетий. Он не понимает, что пребывание украинских земель в составе московского царства — это всего лишь фрагмент в украинской истории, а да и в русской тоже. Этого не понимает большинство россиян.
Поэтому военное столкновение украинцев и русских означает крушение этого мифа. Миф, который с таким трудом был создан после присоединения украинских земель, ради которого пришлось переписывать исторические книги, ради которого пришлось переписывать церковные книги (во многом церковная реформа напрямик связана с этим мифом и с этим присоединением украинских епархий к русской церкви), ради которого пришлось менять пространственное сознание русских — он разрушен кровью. Это дорогого стоит. Никогда в истории, о которой россияне помнят, такого не было. Походы русских армий на украинские города во времена Петра Меньшикова, давно выветрились из памяти русских, хотя они живут в памяти украинцев. Но в памяти русских всегда была совместная борьба: братство по оружию, Вторая мировая война, украинцы, которые были героями войны и одновременно были героями советской армии. И идея одного народа действительно достаточно сильно укоренилась в русском политическом и бытовом сознании. И эта идея не была разрушена крахом Советского Союза, потому что во время краха Советского Союза Россия и Украина почти одновременно вышли из Советского Союза — просто перешли в некие новые формы сосуществования.
Потом путем военной агрессии России против Украины была проведена естественная цивилизационная граница, которая существовала задолго до присоединения Россией украинских земель — граница между азиатским миром и европейским. Между Золотой Ордой, естественным цивилизационным продолжением которого было Московское княжество и позже стала Российская Империя — и Великим Княжеством Литовским. Думаю, что историки будущего именно эту дату — дату аннексии Крыма и нападения на Донбасс — будут обозначать как дату фиксации европейских границ: не будет Европы от Лиссабона до Владивостока, а будет Европа от Лиссабона до Харькова. А дальше — от Белгорода и до Шанхая — будет Великая Евразия. Я надеюсь, что Россия станет естественной частью этой цивилизации, что она будет цивилизационным колоссом, который возникает сейчас на Дальнем Востоке.
Я часто говорю об этом со своими китайскими коллегами: я говорю о том, что мы не имеем ничего против будущего России, если она не будет оккупировать нашу территорию. Мы хотим сотрудничать с Россией как европейская страна и хотим, чтобы Россия осознала свою роль в Евразии и свое место в евразийском мире, который сейчас создается под китайской эгидой. С такой Россией, как и с самим Китаем, мы готовы сотрудничать как часть единого европейского организма.
Мы не хотим столкновения цивилизаций. Но мы хотим, чтобы Европа на наших границах заканчивалась, а Россия, наконец, обрела свою подлинную азиатскую, евразийскую сущность. Это, я думаю, поможет вспомнить русскому народу и о корнях своей государственности, и о традициях, и о том, какой может быть Россия, если она перестанет цепляться за несвойственный русскому народу европейский миф.
