Спроси её, что она ненавидит больше всего, она сразу бы ответила: «Ветер». Он всегда приходил внезапно. «Бора», «трамонтана», «юго» нежданно налетали на притихший город и,
быстро разыгрываясь, ломали людям весь привычный уклад. Самолёты не летали, лодки отстаивались в маринах, жители старались без особой нужды не покидать домов. Здесь, на
берегу, скорость ветра измеряли в морских узлах. Так и говорили: «Идёт юго. Обещают пятьдесят узлов».
В одну из новогодних ночей сила трамонтаны превысила сотню. Лодки сорвало с мурингов, сгрудило в кучу, добраться к ним было невозможно: причалы обледенели и дикий
ветер нёс людей по скользкому бетону, сбрасывая их с причалов в воду. На берегу трамонтана ломала платаны, срывала крыши, валила яхты с киль-блоков.
...Летом, с середины июня и до
самой осени, стояла одуряющая жара, зимой бывало холодно, весной шли такие дожди, что без резиновых сапог и длинного плаща невозможно
было выйти из дома. Один сезон, как и положено, сменялся другим. И только ветер был постоянен. Он неожиданно начинался и так же неожиданно исчезал после нескольких дней
своего безумства. И тогда внезапно наступала такая тишина, что ей казалось, будто она оглохла. А через какое-то время ветер приходил снова.
Холода обычно стояли недолго — около двух месяцев в году. Может, поэтому за многие тысячи лет жизни на этих берегах местные так и не изобрели ни каминов, ни
нормальных
печей. Использовали железные. Узкие, маленькие, с длинными жестяными трубами дымоходов, выходящими за крышу. Утром и по вечерам можно было видеть как накрывает город
стелющаяся дымка: это топились дровяные печи.
Дров в горах было много. На дорогах страны то там, то здесь можно было видеть машины с дровами. А неподалеку от аэропорта грузовики, набитые поленьями, вообще
выстраивались в длинный ряд. Почему именно здесь? - да чёрт его знает. Но создавалось впечатление, будто и самолёты в этой стране летают на дровах.
Бело-голубой домик, в котором она жила, стоял на горе, рядом с костёлом. Поэтому просыпалась она под звон колокола. Зимой в доме почти всегда было холодно. За ночь он
выстуживался так, что температура внутри почти не отличалась от уличной. Вода с лимоном, которую она на ночь всегда ставила рядом, казалась ледяной.
После костёльного звона она ещё какое-то время нежилась под одеялом, потом, наконец, заставляла себя встать и вставала, расталкивая трёх котов, пришедших ночью к ней
греться. Собственно, присмотр за котами отчасти был условием её жизни в этом доме.
С ними приходилось возиться. Один, например, входил и выходил только через дверь, а два других предпочитали появляться и исчезать через окно. Причём, каждый вёл свою
личную, обособленную от других жизнь, путешествовал по собственному плану, так что открывать-закрывать им то окно, то дверь приходилось чуть ли не поминутно. Один кот мог
вернуться, когда она только что уснула и ей приходилось вставать, чтобы впустить его. Через полчаса второму коту вступало в голову, что в городе остались кой-какие незавершенные
дела и она снова вылезала из постели, потому что кот орал у окна, требуя, чтоб его выпустили. Третий в это время сидел на улице, вычисляя, когда она покрепче заснёт, чтоб начать
ломиться внутрь.
Встав поутру, она насыпала им еды, включала чайник, выгребала из печки вчерашнюю золу. Потом одевалась, снимала с гвоздя связку ключей, спускалась по лестнице вниз и
открывала ржавый замок на двери чулана. Рядом с дверью были сложены дрова. Она брала в чулане колун и начинала щепить на растопку полено. Дело было непростым. Дрова тут
были буковыми, а наколоть щепок из бука удавалось только колуном. Обычный топор их не брал.
Наколов щепок, она закрывала чулан и возвращалась наверх: пить кофе, топить печь и обеспечивать чёртовым котам свободу их чёртовых передвижений.
...Когда не было
ветра, можно было сидеть на балконе с белым вином, смотреть на горы, на море, на город, зажатый между морем и горами. Можно было разговаривать по
мессенджеру с друзьями, разбросанными по миру, с родителями, оставшимися в другой стране.
Но когда начинался ветер, жизнь скукоживалась до пространства тесного дома, до маленькой комнаты, до кресла у печки. Бук горел хорошо, но железная печка совсем не хранила
тепла и начинала остывать сразу же после того, как в ней прогорало последнее полено. В доме опять становилось промозгло. Тогда оставалась только кровать. Если к ней приходил
кто-то из её мужчин, вопроса, чем заняться, не возникало. «Я вообще ни при чём, - хмыкала она про себя, - сама природа толкает меня в тепло их объятий». С мужчинами она вела
себя примерно так же, как с котами: кого- то кормила, кого-то выгоняла, кого-то жалела. Разве что через окно их не впускала.
Нет, конечно, всё это не было настолько просто. К кому-то она испытывала то, что сама называла словом «трепет», с кем-то начинало зарождаться чувство, осторожно
определяемое ею как «химия». Слово «любовь» она старалась не использовать. Любовь — это что-то такое, что несколько раз случалось в её прошлом и что обязательно случится в
будущем. Ну, или разовьётся из того, что есть сейчас. Только произойдёт это не сразу. В настоящем любви не было. Почему-то в настоящем за неё принимаешь всё, что ни попадя, не
давая происходящему нормально отстояться.
...Её любовь растаяла в том городе и в той стране, которые пришлось оставить ради
новой жизни. Любовь долго и мучительно жила и в ней, и в том, кто тогда был с нею. А может,
только делал вид, что был? - да, скорее, делал вид, иначе их жизнь могла сложиться по-другому. Впрочем, она ни разу не пожалела о том, что всё закончилось. После того, как с неё
спал мóрок, она наконец-то почувствовала себя лёгкой, свободной и независимой. Жаль было только напрасно потраченных лет и бессмысленных ожиданий. Зато теперь можно было
просто жить и радоваться жизни. Топить дом, кормить котов, пить вино у моря, спать с теми, кто нравится.
Жизнь и в самом деле стала простой, незатейливой, понятной и оттого — радостной. Когда случались тихие безветренные вечера, она подолгу сидела у своей «буржуйки», время
от времени подбрасывая в дверцу поленья. Впрочем, если начиналась трамонтана или приходил юго, разжечь дрова было невозможно: влетающий в трубу ветер задувал огонь и гнал
весь дым в комнату. Теперь на этом холоде приходилось ещё и проветривать дом.
среди ночи он будил её жуткими ударами по дому ветками оливы, росшей у стены и треском инжирного дерева, что торчало рядом с лестницей. Ветер сводил с ума постоянными
изменениями тона, грохотом листов железа, свистом изо всех дыр, в которые ему удавалось пробраться.
Ей говорили, что в этой её новой стране ещё лет сорок назад был закон: если убийство произошло во время разгула ветра, это считалось смягчающим обстоятельством.
Немудрено. Она жила в своём домике одна, соседей не было. Иногда, засыпая, она думала о том, что если её придут убивать, то из-за воя ветра её криков никто не услышит. От этих
мыслей становилось страшно и она старалась поскорее уснуть, но из-за постоянно шныряющих туда-сюда котов уснуть получалось не сразу.
Однажды среди ночи отовсюду одновременно началась стрельба. «Война у них, что ли? - спросонья не поняла она. - Или всё-таки меня убивать собрались?». В дом,
вопя, лезли
перепуганные коты. Потом выяснилось, что это местные так радуются приходу Рождества. Сон окончательно пропал. Она впустила котов, насыпала им в миски еды, подумала и,
забрав с гвоздя ключ от чулана, пошла вниз добывать колуном щепки на растопку.
...Внизу было светло. По
городу летали ракеты, фейерверки расцвечивали тёмное ветреное небо, трещали автоматные очереди и грохотали охотничьи ружья. В городе был
праздник. И она участвовала в этом общем веселье. Своим колуном, своими щепками, своими буковыми поленьями, теми, что скоро загорятся в её печке. Своим пониманием того, что
всё ненужное и болезненное уже ушло, а всё радостное скоро придёт.
В этой своей новой жизни она была почти счастлива. Она знала, что умершая в ней любовь никогда не вернётся к ней из её прошлого. Что пропало — то пропало. Не имело
смысла ворошить старые могилы. Проще было ждать рождения нового в негаданном будущем. И даже не то, что проще — правильней. А в том, что оно, это будущее, обязательно
принесёт ей то самое чувство, она теперь не сомневалась. Ну, что, зря, что ли, стоило столько лет ошибаться? Нужно только чуть-чуть быть внимательней и не попасться опять на
обманку. Квота обманок была давно и окончательно выбрана.
оставив котам распахнутое окно. Она действительно была счастлива. Почти счастлива. Если бы, конечно, не этот проклятый ветер. Но, в ожидании той новой радости, что её ждала,
можно было примириться и с ним.
