Еще недавно в Украине было принято считать Польшу своим главным союзником и адвокатом. Но мы живем в эпоху разрушения иллюзий, и это касается не только Москвы, но и, в том числе, Варшавы.
Самое неблагодарное дело – это искать в прошлом ответы на вопросы, которые ставит перед нами настоящее. Но слишком уж велик соблазн – и оттого в любой стране всегда найдутся люди, которые будут листать исторические справочники как сборник готовых рецептов. В принципе, тут нет ничего неожиданного – новый мир рождает слишком серьезные вызовы, от которых нередко появляется соблазн заняться историческим эскапизмом.
Для украинской стороны это было неожиданностью еще и потому, что после того, как Петр Порошенко в Варшаве встал на колени перед памятником жертвам трагедии – вопрос официальных исторических оценок многие сочли закрытым
Совсем недавно довелось быть на круглом столе с участием польских коллег. Мероприятие было посвящено вопросам новой украинской идентичности – той, что начала формироваться после Майдана и войны. Но неожиданно все обсуждение свелось к теме Волынской трагедии – той, что случилась на украинских землях в 1943 году. Для украинской стороны это было неожиданностью еще и потому, что после того, как Петр Порошенко в Варшаве встал на колени перед памятником жертвам трагедии – вопрос официальных исторических оценок многие сочли закрытым.
Но, как оказалось, не все. У многих польских коллег возникли вопросы к современному процессу формирования украинской политической нации. Они говорили, что в символическом пантеоне этого процесса слишком много атрибутики украинских националистов – от флагов до лозунгов. Причем, той самой атрибутики, которая была на вооружении тех, кто был причастен к убийствам на Волыни в 1943 году.
И долгих три часа две делегации пытались говорить друг с другом – не всегда и не во всем успешно. И, как мне кажется, причина этого непонимания была довольно проста. К тому же, она во многом похожа на те фантомные страхи, которые продолжают сегодня курсировать в Крыму и на Донбассе.
Дело в том, что новая украинская идентичность формировалась на Майдане на основе отношения к будущему, а не к прошлому. Более того – в рамках этого подхода апелляций к истории практически не было. Это был самый что ни на есть ценностный раскол между условными «просоветским» и «несоветским» лагерями. Вопросы языка и крови были выведены на периферию этого процесса – и потому не несли в себе ровным счетом никаких ответов.
Когда следом началось вторжение в Крым и на Донбасс, проверочный вопрос и вовсе сократился до одного-единственного: «Чьей победы и чьего поражения ты желаешь в нынешней войне?». Все остальное не имело никакого значения – именно этот водораздел был главным, отличающим «своих» от «чужих». Окончание фамилии, равно как и генеалогическое древо, не гарантировали ничего. Потому что война была ценностной, а не этнической или религиозной.
История – важна, но сама по себе не способна дать ответы, а потому эти ответы в ней и не ищут
Именно этот тренд сохраняется в Украине и поныне. История – важна, но сама по себе не способна дать ответы, а потому эти ответы в ней и не ищут. Лозунг «Слава Украине – героям слава» перестал быть узконациональным и стал общегражданским. Это уже не вопрос исторической наследственности, когда символ оказывается неразрывно связан с действиями людей, использовавших его 70 лет назад. Это старые слова, которые звучат в рамках нового социального договора. И проводить параллели можно лишь с точки зрения общности цели – «независимость», но уж точно не с точки зрения методов.
Равно как и термин «бандеровцы». Его популярности Украина и вовсе обязана российскому телевидению. Оно так яростно использовало это слово для обозначения всех сторонников украинской независимости, что спровоцировало ответную реакцию: «бандеровцами» себя стали называть все подряд – словно издеваясь над попытками российской пропаганды навесить ярлык с плохой репутацией. А как еще расценивать появление на украинских улицах футболок с надписью «жидобандера»?
Если пофантазировать, что вместо Бандеры, росТВ решило бы использовать имя любого другого украинского исторического персонажа, то реакция была бы точно такой же. И Московский проспект в Киеве переименовывали бы, вероятно, в проспект Коновальца, а принты на толстовках были бы посвящены Коновальцу или Шухевичу. Но российская пропаганда привычно выбрала Бандеру – и украинское общество срезонировало соответствующим образом. Сила действия равна силе противодействия.
Вся особенность символического оконтуривания украинского нацбилдинга заключается в том, что это не вопрос прямой исторической преемственности. Так уж сложилось, что российское вторжение запустило сложный процесс развода двух стран. Который нуждался в собственных символах, образах и даже в словаре. И с подачи Москвы все эти образы были найдены в национальном движении середины прошлого века.
Украина сегодня живет в реальности, когда настоящее важнее прошлого
Но попытки части польского общества проводить прямые параллели между этим образным рядом и трагическими событиями времен Второй мировой доказывают лишь то, что Варшава так и не понимает до конца специфику происходящих в Киеве событий. Потому что Украина сегодня живет в реальности, когда настоящее важнее прошлого. Когда символическая атрибутика сама по себе не является отсылкой к идеологии семидесятилетней давности. Когда тождественность формы не означает копирования содержания.
Воюющая страна всегда сосредоточена на настоящем. Именно это понимание очень непросто дается тем польским коллегам, которые разговор о будущем хотят подменить разговором о прошлом.
Впрочем, мы и сами были точно такими же. Совсем недавно.
