«Все по отдельности в Монтане не тянуло на пять с плюсом, но все вместе рождало желание смотреть на него беспрерывно, слушать бесконечно и так же бесконечно восхищаться». К столетию со дня рождения Ива Монтана 13 октября вспоминаем «самого французского» актера и певца, его судьбу на сцене и в кино, а также непростую историю его отношений с СССР.
«Слащаво красивый, но сам по себе — ноль», — так великая Эдит Пиаф отозвалась об Иве Монтане, когда его привели к ней «показаться». 25-летний стройный юноша со смелым, даже нахальным взором, приехавший из Марселя, чтобы наконец покорить Париж, чуть не упал в обморок от таких слов. Пиаф по своей привычке все говорила в глаза, не слишком заботясь о реакции. Но такого взрыва эмоций она не ожидала — молодой человек там же, в ресторане, где произошло знакомство, сказал ей все, что думает на ее счет. С трудом Пиаф удалось убедить Монтана, что вообще-то ничего плохого она не имела в виду и что эти слова были даже чем-то вроде комплимента. Она не врала — молодой шансонье, известный до того момента в узких кругах марсельских кабаков, настолько поразил ее своей органичностью, что она даже не сумела толком сформулировать свое восхищение.
Можно было бы сказать, что Пиаф, с которой у Монтана тут же начался огненный роман, открыла ему дорогу в большое искусство, если бы действительно не сногсшибательное обаяние и артистизм, какого давно не видел сам Париж. Пиаф, конечно, помогла, но нет никаких сомнений, что Монтан пробился бы и сам. Ну может, чуть позже. Не сказать чтоб его голос был как-то особенно выразителен и врезался в память. Монтана вообще не надо слушать — его надо смотреть. То есть смотреть, слушая. Его аудиозаписи по большей части скучны — голос не блещет оригинальностью, не то что, скажем, у Азнавура. Слова песен, как правило, довольно банальны (розы-морозы), не то что, например, поэтические шедевры Брассанса. Но эти черные брюки с черной рубашкой, эта пластика, эта мимика вкупе с ошеломляющей сексуальностью — все это превращало «розы-морозы» в спектакль такой эмоциональной силы, что даже опытная Эдит Пиаф была сбита с толку. Назвать Монтана слащаво красивым можно было только в минуту чувственной оторопи. А уж кто-кто, но Пиаф точно знала толк в мужчинах.
Через два года, побаловав Монтана, устроив ему несколько внушительных проектов, как сказали бы теперь, выступив с ним вместе на сцене множество раз, открыв ему дорогу в кино, Пиаф решительно порвала с возлюбленным. Женщина со стальным характером, она поняла, что «растворяется» в Монтане, становится его половиной, а она всегда хотела быть и была целой, цельной. Монтан испереживался, конечно, но оставаться без пары было не в его характере. Тем более что новая любовь — как оказалось, на всю жизнь, — не замедлила случиться.
Про роман и жизнь с Симоной Синьоре написано и рассказано столько, что уже кажется неприличным об этом говорить. Про то, как стремительно разгорелась любовь, как без раздумий ушла Синьоре от мужа, Ива Аллегре, как красиво играли свадьбу в отеле «Золотая голубка» на юге Франции — там они познакомились, — как Монтан изменил Симоне с Мерилин Монро, и об этом говорил весь мир, а Симона простила, но до конца жизни так и не оправилась, а Монтан страшно горевал, когда она умерла, и распорядился похоронить себя в одной могиле с Симоной. Есть что-то мелкое и ненужное в бесконечных перетираниях этой истории и рассуждениях, прожила ли бы дольше Синьоре, не случись той драматической истории с Монро. Было и было. Не нашего ума дело.
А вот как развивались его отношения с СССР — интересно. Отец Ива, Джованни Ливи, был убежденным коммунистом. Это вынудило его бежать с семьей во Францию, когда в Италии к власти пришли фашисты. Ив полностью разделял взгляды отца, хотя такой активностью, как он, не отличался. В Советском Союзе его любили — ну, а как не любить апологета коммунизма из страны — рассадника империализма? Борис Мокроусов даже посвятил ему песню «Задумчивый голос Монтана звучит на короткой волне…» на стихи Якова Хелемского.
Пока Монтан не разочаровался в коммунистических идеалах, эту песню часто пел Марк Бернес.
В 1956 году Монтана пригласили в Советский Союз. Контракт был подписан, поездка готовилась, но тут СССР напакостил в Венгрии. Монтан заметался — ясно было, что на родине его осудят, если он в этой ситуации поедет в Москву. «Если ты споешь в Москве — ты уже никогда не будешь петь здесь», — предрекла Симона. Она не хотела ехать — ее убеждения были далеки от убеждений мужа, к тому же она была человеком более прагматичным и понимала, что Монтану не сойдет с рук его якшание с советскими коммунистами. Как раз в эти дни его утвердили на роль Модильяни — роль, о которой он мечтал. Но продюсер предупредил: «Поедешь в Россию — никакого тебе Модильяни». Но Монтан был феерически упрям. Он, может, и сам бы решил не ехать, но когда на него начинали давить, он делал назло. Назло французам поехал в СССР, назло русским взял с собой Симону, которую там не хотели видеть из-за ее неправильных взглядов. В Москве со сцены высказался очень резко в адрес советских властей, припомнив им Сталина, репрессии и Венгрию. В один из дней пребывания Ива и Симоны в СССР в гостиницу Монтану позвонил Жерар Филипп и сказал, что его, Филиппа, утвердили на роль Модильяни вместо Монтана. «Что мне делать?» — спросил Филипп. «Делай что хочешь», — устало ответил Монтан.
По возвращении на родину Монтана ждал бойкот — ролей не предлагали, концерты отменялись. Потом как-то рассосалось, роли опять пошли чередой — в год Монтан успевал сняться в двух-трех картинах, — и в 1963 году пара опять прибыла в Москву. После визита Монтан с Синьоре устроили выставку советского нижнего белья, так поразившего их воображение. Хрущев затаил обиду, но не решился сразу отправить любимца в опалу. Это сделали уже при Брежневе, когда в 1970 году Монтан снялся у Коста-Гавраса в фильме «Признание» о вторжении советских войск в Чехословакию. С тех пор имя Ива Монтана в СССР стало синонимом Иуды, а сам Монтан навсегда утратил симпатии к коммунизму.
Монтан старел, а популярность его только росла. Казалось, он никогда не устанет и никогда не устареет. Знаменитые режиссеры приглашали его на главные роли — Коста-Гаврас («Признание», «Свет женщины», «Осадное положение»), Жак Дере («Возвращение Нечаева»), Ален Корно («Выбор оружия»), Клод Берри («Жан де Флоретт», «Манон с источника»), Клод Соте («Венсан, Франсуа, Поль и другие…»), он снимался в комедиях и триллерах, в политических драмах и любовных мелодрамах.
Тогда же случился пик его политической активности — Монтан вовсю выступал против гонки вооружений и против советской угрозы. В Советском Союзе вконец разозлились и изъяли из оборота все пластинки фирмы «Мелодия» с записями артиста, а про него написали в газетах, что он изменил коммунистическим идеалам и встал на путь либерализма. Как видим, ругательное содержание термина «либерал» не вчера родилось. Бешеная популярность Монтана зашла так далеко, что его даже всерьез уговаривали баллотироваться в президенты. А он только смеялся в ответ — «ну какой из меня президент?». Ему говорили: «А Рейган?» Монтан кривился: «Рейган хороший президент, но плохой актер. Это не мой случай».
Последняя серия концертов Монтана прошла осенью 1981 года в парижской «Олимпии». Артисту было всего 60, он был бодр и здоров, но счел за благо вовремя уйти со сцены. Еще была жива Симона Синьоре, и она поддержала мужа — ей не хотелось, чтобы Монтан с его бешеной сценической энергией превращался в малоподвижное украшение сцены.
Справедливости ради надо сказать, что по части ролей Монтан был не слишком разборчив — при такой популярности и востребованности он мог бы выбирать более тщательно, а то снялся в немалом количестве проходных картин. Лучшей его ролью так и осталась одна из первых — в фильме 1953 года «Плата за страх», роль, которая принесла ему победу на Каннском фестивале. Его песни, как мы уже говорили, не отличались сногсшибательной оргинальностью. Все по отдельности в Монтане не тянуло на пять с плюсом, но все вместе рождало желание смотреть на него беспрерывно, слушать бесконечно и так же бесконечно восхищаться.
Его бы чеканить на французских монетах — вряд ли найдется француз более французский, чем итальянский еврей Монтан. И более любимый до сих пор, через 30 лет после его ухода.
