Хочу ли я, чтобы он поскорее умер? Ну там, от быстротечного рака, или там инфаркт-инсульт, или оступился, поскользнулся, свалился с лестницы?
Я точно про это думаю.
Я человек грешный, и всяких мыслей у меня пруд пруди.
Были люди, которые мне угрожали, и я думал тогда, вот бы они умерли.
Были люди, со смертью которых разрешались бы какие-то проблемы, мои, моей семьи. И я тоже думал, а вот как это будет, если они сейчас умрут.
Один друг мой рассказывал, как он мечтал, чтобы его первая жена попала под автобус, чтобы ему не быть подлецом, когда он решится ее бросить.
Про маму, представляете, я думал, в минуты финансовой безнадюги, когда не на что было ее содержать, и при ее деменции, когда она уже ничего почти не соображала, страдала или была особенно агрессивна, я думал, ну какой в этом, Господи, смысл? Какая разница, сейчас она умрет или через год-другой?
Или вот этот человек, который продолжает посылать десятки тысяч людей убивать другие десятки тысяч людей и самим умирать?
Хочу ли я, чтобы он поскорее умер?
Так все это соблазнительно: представляете, бац, он умер, и новая жизнь для всех. И пришел другой кто-то, наверняка уж потрезвее, почеловечнее. И все эти убийства прекратил.
Представляете, один человек умер, и десятки тысяч перестанут умирать, вернутся в свои дома, заживут прежней мирной жизнью. Целые и невредимые, а главное, живые, сыновья вернутся к матерям. Мужья к женам. Отцы к детям. И новые и новые семьи не будут больше прятаться в подвалах от снарядов и ракет. Беженцы вернутся в свои дома. И дети перестанут погибать.
Гитлера, помните, 20 июля 1944 года пытались убить с той же целью. И если бы у них, у заговорщиков, получилось, представляете, скольким бы из нас довелось узнать своих дедов лично, а не на фотокарточке. Сколько бы новых деток родилось. На сколько меньше было бы вдов.
Убить одного, чтобы спасти тысячи или миллионы.
Вот эта штука, подлая штука, которая называется целесообразность. Она не мне одному не дает покоя. Много-много людей на Земле думают сейчас об этом: хоть бы он поскорее умер.
А я, вот возьмите меня, не я ли тут понаписал не один текст про то, что убивать - плохо. Что желать чьей-то смерти - зло.
Собственно и сам человек этот, чьей смерти желает сейчас столько людей, виновен именно в этом, что убивает. Что другие умирают из-за него.
Можно ли желать смерти тому, кто виноват в смерти...
У Христа вот все просто: если гневаешься на другого - уже убиваешь его. Ты уже убийца.
Ты сам убийца.
Он убийца, потому что несет смерть. И ты убийца, потому что желаешь ему смерти.
Про любовь к врагам еще у него есть. У Христа.
Тоже непонятно, что с этим делать?
Вот его я тоже должен любить? Вот этого?
Про вложи меч. И про другую щеку.
Я же сам вот про это все тут писал в осуждение убийства, любого убийства и про осуждение (...).
И все эти слова Христа идеально ложились на мой пацифизм. На мое миролюбие. На мое отвращение к смерти.
А параллельно с этим вот миролюбием, параллельно со всем моим христианством, я все равно думаю, а что если бы он поскорее умер.
Человека нет - я это так вижу. Мы упрекаем его за то, что для него нет людей, они лишь винтики для осуществления его идей.
Но для меня самого, он - не человек. Он функция. Он средство.
Я не думаю о нем, как о человеке. Про его боли, тревоги, радости. Про его детей и внуков, которые его любят. Про его женщину, с кем уж он там живет. Про друзей. Вообще про этот вот макрокосм, который называется человеком.
Помните как там говорил самый рефлексирующий о себе герой великой русской литературы:
- Меня нельзя убить, потому что со мной умрет целый мир.
Что-то здесь не то, когда я хочу, чтобы он поскорее умер.
Я не хочу говорить каких-то правильных слов. Никого не хочу учить.
Я вижу, что я сам ничего не понимаю, и ни в чем не могу разобраться.
Но мне кажется, вот внутри меня самого, где-то очень глубоко, есть почти уверенность: что желать смерти нельзя никому. Вот вообще никому. Вообще никому нельзя желать смерти.
Все.
Закончили.
А с другой стороны... Все равно ж ему когда-нибудь умирать...
