Заместитель главы офиса президента Украины Игорь Жовква менее чем за две недели до саммита НАТО в Вильнюсе заявил, что украинский президент не приедет на саммит, если там будет наблюдаться «дефицит мужества». Таким образом, даже накануне саммита нет ответа на главные вопросы, которые в конечном счете будут определять не только ход войны России с Украиной, но и саму послевоенную архитектуру безопасности. Киев ожидает от стран НАТО сигнала о возможности присоединения к альянсу.
Страны – члены НАТО до сих пор не определились, как должен выглядеть этот сигнал и не стоит ли его отложить.
Опасения очевидны: принятие Украины в Альянс до момента, когда станет очевидным завершение войны, может сделать НАТО непосредственным участником конфликта и создать риск ядерной эскалации. Именно поэтому генеральный секретарь НАТО Йенс Столтенберг говорит, что дискуссии о членстве Украины в НАТО могут начаться только после победы в войне.
Но что будет означать для НАТО победа Украины? Восстановление территориальной целостности страны? Окончание военных действий? Политическое соглашение с Россией, которое будет содержать согласие с международно признанными границами Украины и отказ от ранее аннексированных территорий?
А если в Кремле — что более чем вероятно — не согласятся с таким отказом и вообще не будут обсуждать даже возможность политического соглашения с «нацистским режимом» в Киеве? А если восстановление территориальной целостности Украины не приведет к окончанию войны, но будет сопровождаться боями на государственной границе и продолжением ракетных обстрелов всей территории страны — только теперь уже и с освобожденными территориями, как это и произошло после освобождения Херсона? А если полностью добиться освобождения всей оккупированной территории не удастся, но военные действия будут приостановлены или даже прекращены — но без достижения политического соглашения?
Понятно, что у НАТО может быть «идеальный вариант» победы — освобождение всей территории Украины с отказом России от территориальных претензий и соглашением о прекращении войны. Но этот идеальный вариант, как это нередко бывает в реальной жизни, может оказаться недостижимым на протяжении ближайших лет, если не десятилетий. Что же тогда? Отказаться от вступления Украины в НАТО, заменить это членство обещаниями «вечных» поставок оружия и экономической помощи в случае новых нападений России?
Превратить Украину в территорию вечной беды на окраине цивилизованного мира, пусть и хорошо вооруженную?
Это и есть тот самый дефицит мужества. Он связан прежде всего с нежеланием отвечать на совершенно конкретные вопросы, которые перед цивилизованным миром поставило нападение России на Украину. Он связан с нежеланием замечать, что международное право, которое было установлено после Второй мировой войны и подтверждено на совещании по безопасности в Европе в Хельсинки в 1975 году, практически девальвировано и уничтожено сознательными действиями российского руководства во главе с Владимиром Путиным.
Попытки остаться в русле этого международного права — в то время как противоположная сторона его отвергает и верит только в право силы — и создают условия для «дефицита мужества» и попыток ограничиться полумерами, когда нужно думать о полноценном выходе их войны и предотвращении многолетней войны на истощение, к которой стремится Владимир Путин. Любое промедление с евроатлантической интеграцией Украины вовсе не предотвращает эскалацию, которой так боятся в западных столицах. Напротив, оно поощряет Путина. Оно сигнализирует российскому президенту: пока он воюет, он может быть уверен, что Украина не станет частью цивилизованного мира.
И это выглядит уже не только «дефицитом мужества», но и билетом на истязание жертвы. Причем билетом с открытой датой.
