«Я счастливый человек! Ну кому ещё довелось сыграть такие роли, как мне, - князь Мышкин, Гамлет, Иванов, Чайковский… Да тот же Деточкин! Судьба меня хранила - наверное, для того, чтобы я смог сыграть всё это». И.Смоктуновский.
Иннокентий Смоктунович (настоящая фамилия Смоктуновского) родился 28 марта 1925 года в селе Татьяновка Томской области.Прадед Иннокентия служил егерем в Беловежской Пуще, но убил зубра, и его сослали в Сибирь. Позже Иннокентий Михайлович рассказывал: «По крови я не поляк, а белорус, и фамилия наша — Смоктуновичи. От детства в памяти остались лишь отдельные картинки: маленький домишко с гнездом аистов на крыше, гигантские заросли черемухи и белая рыба, бившаяся на дне, когда однажды прорвало плотину… Помню «гарь», в которой мы с родными собирали малину. Мать — маленькая, добрая и очень тихая женщина. Отец во всем противоположен ей. Около двух метров росту, сильный, веселый, шумный. У них не было никакого образования. Они просто были хорошие русские люди, «от земли». Их родила земля, и они любили, понимали землю, а их оторвали от нее. Была у семьи какая-то лошаденка, корова и десять овец да два поросенка… Все это у них забрали и сказали: «Поздравляем! Вы теперь колхозники!» В 1929 году мы переехали на постоянное место жительства в Красноярск. С переездом в город открылось мне неведомое раньше — театр. Каждое посещение театра было праздником, хотя ничего такого особенного там, конечно, не было. Но сам воздух, казалось, был наполнен загадочностью, все было неведомо и оттого немного страшно. Отец работал грузчиком в порту, часто выпивал и после этого «валял дурака», как говорили у нас дома, а мать попрекала его: «Ты как шут…» Это был театр на дому».
Когда в деревне начался голод, родители Иннокентия сначала уехали в Томск, а потом - в Красноярск, где отец Иннокентия устроился работать в порт, а мать - на колбасную фабрику. Последнее обстоятельство очень помогло Смоктуновичам - мать часто приносила домой кости с мясом, из чего готовился суп на всю семью. Однако так продолжалось недолго - в 1932 году снова начался голод, и мать потеряла свое место на фабрике. Чтобы спасти детей, Смоктуновичам пришлось отдать двоих сыновей - Иннокентия и Володю в семью сестры матери Надежды Петровны. Иннокентий Михайлович вспоминал: «Аркашка остался у родителей - это любимец, он очень был толстый и белый, совсем блондин. А мы с братом - я вот рыжий, а Володька был вообще какой-то черный, нас не любили и отдали этой тетке. Жизнь была бы вполне сносной, но начались ссоры между теткой и матерью, и эти скандалы здорово били меня по душе. Защищать тетку значило предать мать, и наоборот». Во время учебы в школе Иннокентий отличался самостоятельностью мышления, любил поспорить с учителями, защищая свою точку зрения. «Я думаю, что унаследовал эти черты от отца, — говорил Иннокентий Михайлович. — Так же, как способность к изображению и передразниванию окружающих людей. Отца, который обожал такие фокусы и, как выражалась мать, «валял дурака», особенно в пьяном виде, считали чокнутым. Не избежал и я в дальнейшем такого же прозвища».
После начала войны в 1941 году отец Иннокентия ушел на фронт, и погиб в 1942 году. В семье Смоктуновичей в этот момент насчитывалось шестеро детей. И юноше пришлось совмещать учебу в школе с занятиями на курсах киномехаников и работой. В Красноярске Иннокентий еще сильнее увлекся театром, так как в городе был настоящий профессиональный театр. Чтобы попасть на спектакль, Смоктуновский был готов идти на любые ухищрения, вплоть до подделки билетов.
Яркие впечатления от посещения спектаклей привели Иннокентия в школьную самодеятельность в драмкружок, которым руководил актер Красноярского театра Синицын. Вскоре он стал работать в театре статистом, но в январе 1943 года его забрали в военное училище, где за то, что в учебное время он собирал оставшуюся в поле картошку, его отправили на фронт на Курскую дугу. Позже Иннокентий Михайлович рассказывал: «Я ни разу не был ранен. Честное слово, самому странно - два года настоящей страшной фронтовой жизни: стоял под дулами немецких автоматов, дрался в окружении, бежал из плена... А вот ранен не был. Землей при бомбежке меня, правда, как-то засыпало - да так, что из торфа одни ботинки с обмотками торчали. Мне посчастливилось бежать, когда нас гнали в лагерь. Был и другой выход - желающим предлагали службу в РОА... Но меня он не устроил. Когда я бежал из плена и, пережидая день, спрятался под мост, вдруг вижу – прямо на меня идет немецкий офицер с парабеллумом, дежуривший на мосту, но перед тем, как глазами натолкнуться на меня, он неожиданно поскользнулся и упал, а когда встал, то, отряхнувшись, прошел мимо и потом опять стал смотреть по сторонам… Меня, восемнадцатилетнего, измученного мальчишку, вел инстинкт самосохранения. Я выведывал у крестьян, где побольше лесов и болот, где меньше шоссейных дорог, и шел туда. Фашистам там нечего было делать в отличие от партизан. Так добрел до поселка Дмитровка... Постучался в ближайшую дверь, и мне открыли. Я сделал шаг, попытался что-то сказать и впал в полузабытье. Меня подняли, отнесли на кровать, накормили, вымыли в бане. Меня мыли несколько девушек - и уж как они хохотали! А я живой скелет, с присохшим к позвоночнику животом, торчащими ребрами».
В поселке Дмитровка Иннокентий прожил около месяца. Позже он рассказывал: «Разве я могу забыть семью Шевчуков, которая укрывала меня после побега из плена? Баба Вася давно умерла, а ее дочь Ониська до сих пор живет в Шепетовке, и эти дорогие, душевные люди, буквально спасшие меня, бывают у нас, и мы всегда их радушно принимаем».
Актриса Римма Маркова рассказывала: «Он ведь чудом бежал из плена. Когда их конвоировали, у Кеши, простите за подробность, стало плохо с желудком. И когда он уже был не в силах терпеть, ему и еще одному пленному разрешили по нужде выйти из строя. Смоктуновский до конца жизни с благодарностью вспоминал этого солдата, который жестом показал ему оставаться под мостом, а сам взял и скатился на спине по снегу, смазав их следы. Так отсутствия Смоктуновского никто и не заметил. А он чуть ли не сутки просидел в сугробе».
После месяца пребывания у Шевчуков в феврале 1944 года Иннокентий Смоктуновский попал в партизанский отряд Каменец-Подольского соединения. В мае 1944 года произошло соединение партизанского отряда с регулярными частями Красной армии, и Иннокентий продолжил службу в регулярных войсках в звании старшего сержанта. Он был назначен командиром отделения автоматчиков 641-го гвардейского стрелкового полка 75-й гвардейской дивизии, и был награжден в 1945 году медалью «За отвагу». Закончил войну Иннокентий Михайлович в немецком городке Гревесмюлене. Еще раз медалью «За отвагу» он был награжден сорок девять лет спустя после войны, на мхатовском спектакле «Кабала святош» прямо в театре.
После демобилизации в октябре 1945 года Иннокентий вернулся в Красноярск, где узнал, что некоторые его товарищи, побывавшие в немецком плену, были арестованы и отправлены в сталинские лагеря. Иннокентий Смоктуновский рассказывал: «В Красноярске меня вызвали в военкомат — собралось человек девять. С нами говорили очень грубо. Оказывается, все мы были в плену. И сказали: «Посмотрите на свои паспорта». Мы посмотрели. Действительно, тридцать девять городов минус — мы не имеем права там жить. Красноярск входит в эти тридцать девять городов. Но: «Вы здесь жили до ухода на фронт. И живите. Но чтоб отсюда не уезжать. Каждые два месяца вы должны приходить и отмечаться».
Иннокентий поступил в театральную студию, но его вскоре выгнали оттуда за драку, и тогда он устроился в труппу норильского театра. «Поехал потому, - пояснял впоследствии Иннокентий Михайлович, - что дальше него меня, бывшего военнопленного, никуда не могли сослать - разве что на Северный полюс... Вот я и решил затеряться в Норильске, девятом круге сталинского ада, среди ссыльных и лагерей. А потом, мне просто некуда было податься - по положению о паспортном режиме я не имел права жить в тридцати девяти городах. Меня в Красноярск-то пустили только потому, что родом оттуда. Но меня и из Норильска хотели выставить - непонятно, правда, куда. Так бы и сделали, да отмолил директор театра Дучман - низкий ему за поклон».
И во время службы в армии, и позднее в Норильске, компетентные органы подозревали Иннокентия Михайловича в принадлежности к евреям, что в те годы могло осложнить и без того непростую судьбу бывшего военнопленного, и Иннокентий изменил фамилию на ту, под которой позже и узнали его зрители всей страны - Смоктуновский.
В Норильске Иннокентий Смоктуновский провел четыре года. Там он подорвал здоровье и прошел прекрасную профессиональную актерскую школу. В Норильске в то время работали бывшие заключенные актеры театров со всего ГУЛАГа - такое созвездие талантов можно было встретить только в Малом театре в Москве или во МХАТе. В Норильске Смоктуновский познакомился и подружился с Георгием Жженовым, который убедил Смоктуновского уехать из Норильска в Ленинград к Аркадию Райкину, которому Георгий Степанович написал рекомендательное письмо. Смоктуновский послушал Жженова и уехал из Норильска. Но из-за опасений отправился не в Ленинград, а в Махачкалу. Римма Маркова рассказывала: «Кеша перебрался в Махачкалу. В местном театре я его первый раз и увидела. И тут же загорелась идеей перевезти его в Москву. Я же понимала, какой это актер. Приехала в Москву и стала хвостом ходить за Софьей Гиацинтовой, рассказывая ей, какого великолепного актера нашла. Если возьмете его, можете смело полтеатра выкинуть, — говорила я ей. Наконец Гиацинтова согласилась: Пусть приезжает. Кеша тут же все бросил и приехал».
Искусствовед Галина Бескина рассказывала: «Она же «сосватала» Иннокентия Софье Гиацинтовой, которая в те годы возглавляла столичный Театр им. Ленинского комсомола. Гиацинтова послала Смоктуновскому две телеграммы: сначала - «Приезжайте», чуть позже - «Подождите». Но ждать он уже не мог - приехал в Москву. И начались его хождения по театральным мукам. Он всем очень нравился, но на работу его брать не спешили: то у актёра нет столичной прописки, то в театре нет свободных ставок».
Приехав в столицу, Смоктуновский обошел в Москве десяток театров, и всюду получил отказ. Когда закончились деньги, он жил впроголодь, пока не получил работу в Ленкоме. Там Смоктуновский поначалу играл роли без слов. Жить ему было негде, и он ночевал у друзей. Позже ему посоветовали попытаться устроиться в Театр-студию киноактера, куда его приняли при условии, что он не будет сам проситься сниматься в кино. Смоктуновский впоследствии так и делал - если ему роль не предлагали, он ее сам никогда не просил.
Римма Маркова рассказывала: «Когда он пришел на показ в Ленком, я ему подыгрывала. Но места для него не оказалось. Тогда я стала водить его по всем московским театрам. Он, конечно, никаких шедевров особых тогда не выдавал. Помню, Хлестакова показывал, еще какую-то роль из дерьмовой советской пьесы. Обедать я его водила по своим подругам. Все, разумеется, думали, что мы с ним любовники. Иначе чего, мол, я с ним вожусь. А он меня никогда как мужчина не волновал. Во-первых, я блондинов вообще не выношу. А во-вторых, он так похож на моего брата… Сам Смоктуновский понимал, что намного талантливее многих других актеров. Но был настолько в себе не уверен… Каждый раз, получая приглашение в кино, говорил мне: Вот сейчас я провалюсь».
После съемок в фильме «Убийство на улице Данте» Михаил Козаков рассказывал: «Этот актер в кадре выглядел крайне зажатым, оговаривался, останавливался, извинялся... Ромм его успокаивал, объявлял новый дубль, но история повторялась... Михаил Ильич был сторонником малого количества дублей... А злополучный эпизод «кабачка» снимали уже не меньше пятнадцати раз. Нонсенс! Съемка не ладилась, нервозность дебютанта передалась всем окружающим. На застопорившийся кадр ушла чуть ли не вся смена. Ассистенты режиссера предложили заменить бездарного актера. Ромм вдруг побагровел, стал злым (что с ним редко случалось), и шепотом сказал: «Прекратите мышиную возню! Актер же все чувствует. Ему это мешает. Неужели вы не видите, как он талантлив?! Снимается первый раз, волнуется. Козакову легче: у него большая роль, он знает — сегодня что-то не выйдет, завтра наверстает, а эпизод — это же дьявольски трудно! И артист этот еще себя покажет». Надо сказать, что все, в том числе и я (к стыду своему), удивились словам Михаила Ильича о талантливости этого с виду ничем не примечательного провинциала. А им был Иннокентий Смоктуновский!»
В 1956 году Смоктуновский сыграл в кино лейтенанта Фарбера в фильме «Солдаты».
В этой роли его увидел Георгий Товстоногов, и разглядел в Смоктуновском будущего Мышкина, «положительно прекрасного человека», пришедшего в жестокий мир с чистой любовью и полным отсутствием житейского опыта. Режиссер, чуткий к актерским дарованиям, пригласил неизвестного артиста в БДТ, и Смоктуновскому удалось «попасть в тон» Мышкина, создать поле доброты, с которой тот шел к людям, покоряя светом своей личности, и оказывался жестоко раздавленным силой человеческого зла.
Римма Маркова рассказывала: «Как-то прибегает: «Меня вызывает в Ленинград Товстоногов. Он мне предлагает Идиота. Вот сейчас все и откроется, сейчас все и поймут, что я ноль. Я Мышкина никогда не сыграю. Потому что бездарен. Как я с ним мучилась! Ты не бездарен, — говорила, — а просто дурак. Поехал Кеша в Ленинград, начал репетировать. А там вся труппа на дыбы встала: зачем, мол, москвича было приглашать, у нас что, своих актеров нет? И вдруг у Кеши стала получаться роль! Когда уже шли спектакли, он звонил мне: Ты, корова, когда-нибудь приедешь? Я на каждый спектакль по два билета покупаю, все надеюсь, что ты приедешь. Поехала я. Какая это была высота! У меня от восторга аж зубы зудели, такое потрясение было. Как-то я оказалась в компании народных-пренародных артистов, которые начали обсуждать игру Смоктуновского в Царе Федоре Иоанновиче, что шел в Малом театре. Да какой он актер, — рассуждал один из гостей. — У него только пена изо рта идет. Я не выдержала: Не знаю, что и откуда у него идет, но только он там, — и показала наверх, — а мы с вами здесь, — и указала в пол».
Премьера «Идиота» состоялась 31 декабря 1957 года. Необыкновенное совпадение Смоктуновского с душевной жизнью своего героя вызвали колоссальный интерес публики, воспринявшей эту роль как большое событие в театральной жизни. Актер открыл нового героя в негероической, а подчас - и смешной оболочке. Смоктуновский не боялся в роли Мышкина быть смешным и неуклюжим. Лиризм актера сочетался с непосредственным глубоким комизмом, оберегающим его от ненужного пафоса. «В спектакле БДТ появился не играющий, а живущий актер», – писал театральный критик Е.Горфункель.
Смоктуновский рассказывал: «Если бы не было у меня этой роли, не знаю, как дальше сложилась бы моя жизнь». Но актеру было нелегко работать в коллективе Большого драматического театра. Изначально эту роль репетировал другой актёр, и труппа театра Смоктуновского приняла в штыки. Иннокентий Михайлович дважды писал заявление об уходе, но оба раза Товстоногов отговаривал его. И все же Смоктуновский ушел от Товстоногова в кинематограф, но потом снова вернулся в театр - сначала в Малый, а затем во МХАТ имени Чехова, где прослужил до конца своих дней, и долго не мог привыкнуть к обрушившейся на него популярности. Когда однажды его пригласили в Чили по просьбе Альенде, актер посчитал, что это приглашение – следствие какой-либо путаницы: «Прямо Гоголь какой-то получается – «французский посланник, немецкий посланник и я».
Своих последующих сыгранных героев Смоктуновский часто награждал чертами героя Достоевского. И Гамлета, после исполнения роли которого он получил двенадцать тысяч писем, и Деточкина, и Илью Куликова из «Девяти дней одного года», которого многие считали отрицательным персонажем, а Смоктуновский возражал: «Быть может, у меня не получился в заданной степени теоретик-физик, но не увидеть человека емкого, тонкого, не лишенного чувства дружбы, добра и любви, просто, по-моему, невозможно». Фильм «Девять дней одного года» вышел на экраны страны в 1962 году и имел большой успех у зрителей. По опросу читателей журнала «Советский экран», он был назван лучшим фильмом года. В том же году его повезли на 13-й кинофестиваль в Карловы Вары, где картина получила приз «Хрустальный глобус»., а Смоктуновский получил премию за лучшее исполнение мужской роли.
После того, как спектакль «Идиот» очень захотели увидеть зарубежные зрители на театральных фестивале в Париже и Лондоне, Георгий Товстоногов сделал предложение Смоктуновскому возобновить прерванное сотрудничество, и в мае 1966 года БДТ выехал на гастроли, которые продолжались месяц, в течение которого Смоктуновский сыграл 17 спектаклей, и каждый из них имел оглушительный успех. Как писали английские журналисты, «исполнение Смоктуновским роли князя Мышкина возвышается над всеми остальными впечатлениями сезона». Но после гастролей из-за болезни глаз Смоктуновского ждал творческий простой, продолжавшийся до 1968 года, в котором сразу два режиссера предложили ему главные роли в своих фильмах: Игорь Таланкин предложил Смоктуновскому роль Петра Чайковского в одноименном фильме и Лев Кулиджанов роль Порфирия Петровича в фильме «Преступление и наказание». Обе эти картины вновь подняли Смоктуновского на гребень успеха.
Смоктуновский проявлял огромную изобретательность во время анализа душевного состояния своих героев. В частности, следователь Порфирий Петрович из «Преступления и наказания» в исполнении Смоктуновского был человеком идеи и философом, идейно опровергающим теорию Раскольникова. Актер осознанно увеличивал духовный масштаб своего героя, показывая ход его изощренной мысли, жестокого, но талантливого ума, беспощадного не только к преступнику, но и к себе.
На фестивале в Сан-Себастьяне Смоктуновский был удостоен приза за исполнение главной роли в фильме «Чайковский», а за роль Порфирия Петровича он в 1971 году получил Государственную премию РСФСР. А созданный Смоктуновским образ Гамлета в кинофильме Григория Козинцева, снятом в 1964 году, так же как и роль Мышкина в театре, стала настоящим событием. Смоктуновский создал героический образ, в котором сочетались мужественная простота и утонченный аристократизм, доброта и язвительный сарказм, ироничный ум и самопожертвование.
За границей фильм за четыре года собрал свыше 20-ти различных премий. Так, в Англии зрители сочли советского Гамлета более современным, чем Гамлета Лоуренса Оливье. Такой успех не могли не заметить и в Советском Союзе. Поэтому в 1965 году Козинцеву и Смоктуновскому была присуждена Ленинская премия.
В 1973 году Смоктуновский исполнил роль царя Федора на сцене московского Малого театра. В его исполнении царь Федор был царем, сознающим свою высокую миссию, человеком мужественной простоты, без проявления слабости воли. Смоктуновский уходил от исторического облика Федора. Он нашел в роли «свой тон», а это всегда было, по его собственному признанию, важнейшим условием для рождения образа. Все «громкие» места своей роли он произносил тихо, с сознанием величия дела и убежденностью в правоте.
Популярность актера привела к тому, что однажды он чуть было не стал депутатом. В семидесятые годы артиста пригласили в один из областных центров как возможного кандидата в депутаты Верховного Совета СССР, где был организован пышный прием и банкет, на котором Смоктуновский произнес тост: «Я хочу выпить за то, чтобы полки магазинов заполнились, а на столах наших избирателей появились такие же продукты, какие я вижу здесь». В результате он так и не стал депутатом. Но нужно отметить, что чувство юмора его не покидало в любой ситуации. Однажды МХАТ летел с гастролей из Афин, где актеры играли «Дядю Ваню». Ефремов играл Астрова, Смоктуновский - Войницкого. В самолете они сидели вместе и выпили. Ефремов решил поинтересоваться: «Кеш, ну как ты думаешь, как я играл?» - «Олежка, хорошо, ты очень хороший артист». – «Ну, а ты какой тогда артист?» - «А я, Олежка, космический...» Ефремов потом признавался, что весь полет не знал как себя вести, и что возразить?
После исполнения роли Войницкого в «Дяде Ване» в 1970 году, в течение последующих десяти лет Смоктуновский не играл главные роли. В те годы на счету актера были эпизоды в таких фильмах, как «Дочки-матери», «Исполнение желаний», «Романс о влюбленных», «Звезда пленительного счастья», «Выбор цели», «Легенда о Тиле», «Степь» и «В четверг и больше никогда».
Но в 1980-х годах Смоктуновский снова стал играть главные роли, но преимущественно в телефильмах: «Маленькие трагедии», «Поздняя любовь», «Дети солнца», «Сердце не камень» и «Дело Сухово-Кобылина». За роль в картине «Дамский портной» в 1991 году Смоктуновский был удостоен приза «Ника» и отмечен дипломом на фестивале в Сан-Ремо.
А в начале 1990-х годов артист часто был вынужден соглашаться играть «проходные» роли. На вопрос, почему он это делает, актер в одном из интервью признался: «Раньше я строже относился к выбору ролей... А сейчас говорю - говорю это со стыдом - мной руководит другое. Спрашиваю: сколько вы мне заплатите за это безобразие?»
Евгения Симонова рассказывала: «Когда я наблюдала его в официальной или, скажем, публичной ситуации, а затем в жизни, у меня возникало ощущение, как будто это другой человек. В телепередачах, интервью, различных выступлениях в нем были странности, полутона, намеки, интонации, заломленные руки, позы. Ничего этого в житейском общении я ни разу не наблюдала. Он был прост, искренен, внимателен. У меня даже было желание спросить: «Иннокентий Михайлович, вы что – играете там какую-то роль или это ваша вторая натура? Это сознательно происходит или подсознательно?» Образ странного гения совершенно не вязался с тем, что я наблюдала в жизни. Наша первая встреча произошла на улице Герцена. Была суббота или воскресенье, народу совсем немного, и по тротуару на велосипеде ехала девочка, грациозная, своеобразная, гордо глядя перед собой. А за ней шел человек с длинными развевающимися волосами; заложив руки за спину, он с любопытством смотрел вокруг и с восхищением – на девочку. Это был Смоктуновский со своей дочкой Машей».
Настоящей опорой актера во всех сложных жизненных ситуациях была крепкая семья. В Ленкоме Смоктуновский познакомился со своей будущей женой Суламифью. Он любил повторять: «Как хорошо жить, до удивления хорошо просто жить, дышать, видеть. Я есть, я буду, потому что пришла она. Я тогда впервые увидел ее... Тоненькая, серьезная, с охапкой удивительных тяжелых волос. Шла не торопясь, как если бы сходила с долгой-долгой лестницы, а там всего-то было три ступеньки, вниз. Она сошла с них, поравнялась со мной и молча, спокойно глядела на меня. Взгляд ее ничего не выспрашивал, да, пожалуй, и не говорил... но вся она, особенно когда спускалась, да и сейчас, стоя прямо и спокойно передо мной, вроде говорила: «Я пришла!» Ну, вот - поди ж - узнай, что именно этот хрупкий человек, только что сошедший ко мне, но успевший однако уже продемонстрировать некоторые черты, своего характера, подарит мне детей, станет частью моей жизни - меня самого».
Вскоре после знакомства Смоктуновский сделал предложение Суламифи Михайловне, и она согласилась выйти за него замуж. Переехав к жене, он получил прописку, но куда важнее было другое. Иннокентий Михайлович ощутил, что многое страшное позади, что есть на свете доброта и любовь, и что эта хрупкая девушка понимает его. Иннокентий звонил ей отовсюду, где снимался и был на гастролях, привозил подарки. Не было ни одной роли, ни одного вопроса в его творческой биографии, по которым бы он не советовался с женой, которая, легко прошла с ним всю его жизнь и стала матерью двоих детей - Филиппа и Маши. Смоктуновский был верен своей жене всю жизнь, называл ее ласково Соломкой. Они неизменно помогали друг другу. Когда Смоктуновскому было трудно, и он сомневался в себе, супруга отвечала: «На неудачи не жалуйся, не прибедняйся и не скромничай - ты одаренный человек». А когда Смоктуновский, бывало, капризничал, молча выносила ему пиджак с медалями и орденами, и ему становилось стыдно.
Саломея Михайловна Смокнутовская вспоминала: «Мне было 28 лет, никаких романов серьезных у меня до этого не было. Я не была замужем, но считала себя очень счастливой, поскольку обожала свою работу и постоянное общение с талантливыми актерами. Выражаясь современным языком, была я девушкой вполне самодостаточной. И вот я встретила Иннокентия Михайловича. Был ли это солнечный удар, как описывает чувство влюбленности Бунин? Скорее нет. Скорее это было все время разгоравшееся чувство. Предвидела ли я сразу его огромный гениальный дар? Сказать «да» тоже было бы преувеличением. Я и сегодня не смогла бы точно определить его. С моей точки зрения — это дар судьбы, некая тайна. Да и встреча наша и любовь тоже носили на себе отпечаток перста судьбы — ведь более разных судеб, чем у Иннокентия Михайловича и у меня, придумать трудно. Я родилась в Иерусалиме, поскольку моя мать, молодая идеалистка из Литвы, приехала основывать в Палестине коммуны — кибуцы, а затем отправилась на строительство новой жизни в СССР. А Иннокентий Михайлович, как вы знаете, родился в Сибири в деревне Татьяновка. Может быть, святой воздух Иерусалима помог нашей встрече, но глубокая любовь, полнейшее понимание друг друга, мое осознание его гениального предназначения пришли позже».
Мария, дочь Смоктуновского вспоминала: «Дома он был добрый, ласковый и прекрасный. Праздники любил и за столом посидеть. Любил мамину уху. Сам любил салаты делать, китайскую и японскую кухню очень уважал, даже научился есть палочками, говорил, что это есть постижение народа. Когда привез из Японии кимоно, я ему говорила: «Ты мой японец…» Семья была для папы его крепостью. С детства помню ощущение обожания, царившее в доме. Он был счастлив, когда выдавались свободные часы в работе, и проводил их только дома. Он был, между прочим, весьма хозяйственным и умелым. Любил обустраивать дом, что-то прибивал, прикручивал, сверлил дрелью. Правда, иногда его лучше было не отвлекать. Скажем, моет посуду и что-то шепчет про себя. Спросишь: «Что?», а он: «Ну, я же репетирую!» После переезда из Ленинграда в Москву мы получили квартиру на Суворовском бульваре. Я-то маленькая, мне все равно, а для папы, было слишком шумно. А когда в 1989-м мы переехали в тихий переулочек у «Белорусской», он снова был счастлив и не уставал повторять: «Эта квартира – праздник».
Саломея Михайловна Смоктуновская рассказывала: «Многие упрекали меня, что я не щажу Кешу и что он работает так много, потому что дети и семья требуют средств, а он — один работник. Но это неправда. Жили мы очень скромно, и к тому же приучили детей. Да и прежде всего сам Кеша был абсолютно нетребовательным в быту, далеким от светской жизни и показухи. Но я интуитивно чувствовала и знала, что его нельзя ограничивать в работе, это как не дать птице петь. Поэтому и смотрела с пониманием, когда, уйдя от Товстоногова, он метался по разным театрам, пока не пришел во МХАТ. К Ефремову, а вернее — к Чехову. Ведь он переиграл почти все чеховские роли: Иванов в одноименной пьесе, Войницкий в «Дяде Ване», Дорн в «Вишневом саде».
Иннокентий Смоктуновский очень любил водить автомобиль. Из всех марок автомобилей Иннокентий Смоктуновский предпочитал строго «Волгу», которую научился водить во время съемок фильма «Берегись автомобиля». Когда писался сценарий фильма «Берегись автомобиля!», на роль Юрия Деточкина предполагалось вначале пригласить Юрия Никулина, но актер не смог сниматься из-за гастролей. Тогда на «Мосфильме» Эльдару Рязанову предложили на роль Леонида Куравлева, но Рязанов отказался, и сказал, что сниматься будет Иннокентий Смоктуновский. Все на студии решили, что Смоктуновский не согласится. Так и произошло - Смоктуновский, сыгравший ранее Гамлета, наотрез отказался от непонятной личности по фамилии Деточкин. Тогда режиссер приехал на дачу к артисту и долго его уговаривал. В конце концов, ему это удалось, и он даже взял со Смоктуновского расписку, что тот согласен играть роль в его новом фильме. Но более весомым аргументом оказалась перспектива получения водительских прав.
Смоктуновский считал «Волгу», на которой снимался в фильме - очень надежным автомобилем. О причинах такого мнения рассказывала дочь Смоктуновского Мария: «Случилось это осенью. Где-то дорога была сухая, где-то слякотная. Взяли с собой вкусненькое, погуляли, перекусили и собрались домой. Только отъехали, папа говорит: «Извините, ребятки, я сейчас немного газану». Надо было подняться в горку. И вдруг машину занесло, одни колеса попали 6 слякоть, другие - на сухую дорогу, и машина перевернулась. В первое мгновение никто даже ничего не понял. Продолжает звучать из магнитофона музыка, а машина стоит на крыше. И тут, как в фантастическом фильме, сквозь разбитое переднее стекло просовывается рука и вытягивает из машины папу. А дальше мы слышим веселый голос нашего спасителя: «А, Смоктуновский! Берегись автомобиля!» Все, слава Богу, остались целы и невредимы. Только мы с мамой возвращались домой на автобусе, а папа с братом в машине на самой малой скорости - без переднего стекла особенно не покатаешься».
Смоктуновский, был бы не против, если бы его дети стали актерами. Маша мечтала быть балериной, и поступила в хореографическое училище, а после его окончания была принята в Большой театр в кордебалет. Папа не отговаривал ее от танцев, но пытался доказать, что кроме них в жизни есть еще много интересного. Особенно он пытался помочь Маше пережить уход из театра и попросил режиссера Леонида Пчелкина найти для дочки роль в картине «Сердце не камень», в котором снимался сам. С легкой руки отца Маша сыграла потом более чем в десяти фильмах. Вместе они сыграли на сцене в спектакле МХАТа «Из жизни дождевых червей», съездили в турне по Америке. Филипп тоже снялся с отцом в «Тиле Уленшпигеле» Алова и Наумова, в «Маленьких трагедиях» и «Мертвых душах» у Швейцера. Но актером Филипп не стал, а занимается художественными переводами, так как хорошо владел английским языком.
О своей семье Смоктуновский рассказывал: «Я не хочу, чтобы мои дети, да и ничьи дети на земле, пережили то, что пережил я, мое поколение. Чтобы мы все, и дети, и внуки наши, отпраздновали и пятьдесят, и сто, и бесконечное число мирных лет.Для меня семья — это в первую очередь жена: здесь — тепло, любовь, надежда, вера, уют, достоинство, и мораль, и нравственность. И если о том спросить, что же такое Смоктуновский, то это во многом моя жена. Потому что во мне были, наверное, заложены какие-то добрые, высокие чувства, но они дремали. Одухотворение, творческое состояние, все прекрасное открылось во мне за время моей совместной жизни с этим замечательным человеком — Суламифь Михайловной Смоктуновской. Я совсем не так миролюбив, как кажусь на первый взгляд. Я прошел все тяготы войны только потому, что я люблю свою Отчизну, люблю свою Родину, люблю свой народ до самозабвения. Я попал в плен во время войны, пошел в партизаны. Все это я делал только для того, чтобы был мир, чтобы моя страна выжила и доказала не только свою жизнеспособность, а свое достоинство, доказала, что мы, россияне, мы, русские, были, есть и будем. Наверное, я — счастливый человек. В Москве я начинал с подоконника, мне было голодно и холодно. Я мог пойти к друзьям, где меня накормили бы, но это был не выход из положения. Они могли меня накормить, но достигать всего остального нужно было самому. Мне кажется, что чего-то я все же в этой жизни достиг. У меня много правительственных наград за творчество, есть и военные награды. Достаточно сказать, что у меня три ордена Ленина, из творческих людей столько, наверное, только у меня. Награды — это хорошо, но это не самое главное. Важнее то, что меня признал и знает мой народ. Я счастлив, что не обманул надежд и ожиданий. Я радуюсь, когда человек, потративший два-три часа на просмотр моего фильма или спектакля, уходя, говорит: «Этот вот длинный, смотри, по-прежнему хорош, хотя уже и старенький». Услышать такое — разве не счастье?».
О последнем годе жизни Иннокентия Михайловича дочь Мария рассказывала: «В сущности, беды ничто не предвещало. В феврале 1994 года у папы случился микроинфаркт, но он быстро пошел на поправку. Даже попросил привезти к нему в больницу любимого Жанчика. Мы с мамой уговорили врачей пропустить в больницу собаку, и как же он был счастлив, когда Жан прыгал с койки на койку. Но папа все же недолечился. - продолжались съемки сразу в двух картинах, «Притяжение солнца» режиссера Игоря Апасяна и «Белый праздник» Владимира Наумова. Кстати, в обеих картинах, папины герои - это старики, на излете жизни, один даже парализован, то есть работа была трудной. Но снимался он с увлечением. Очень волновался, что уходит зимняя натура. Когда закончились съемки, он все-таки поехал долечиваться в санаторий. А через несколько дней попросил его забрать, не понравилось ему как-то. Но мы не успели. Из санатория позвонили: второй инфаркт... Уход близкого человека - всегда страшная потеря для близких. Но когда ты успел попрощаться или побыть рядом, как-то легче. С другой стороны, если смерть моментальная, ее называют легкой. Но я не думаю, что она может вообще быть такой, тем более у моего отца».
Армен Джигарханян рассказывал: «В «Белом празднике» герой Смоктуновского умирает. Но никому из нас, даже самому суеверному, не приходило в голову увидеть в этом какой-то знак или предзнаменование. Каждый из артистов не однажды умирает на сцене или на киноэкране. Да и сам Смоктуновский, как известно, умирал в «Гамлете». Мы работали, радовались жизни и меньше всего ждали удара. После съемок «Белого праздника» я решил отдохнуть в подмосковном санатории имени Герцена, где я бываю почти каждый год. Там совершенно замечательные места. Туда же, как я знал, собирался и Смоктуновский. До санатория я съездил на неделю на фестиваль в Калининград и приехал 2 августа. В тот же день встретился с Иннокентием Михайловичем и очень порадовался тому, как он выглядел — бодрым, здоровым, даже загорелым. Мы долго гуляли по аллеям санаторного парка, много разговаривали. Среди прочего промелькнула тема возраста, смерти, отношения к ней. Конечно, без тени какого-либо предчувствия. «Я много сыграл ролей, прожил интересную жизнь и смерти нисколько не боюсь», — это его слова. Вечером разошлись по номерам, которые были почти рядом, в 9 вечера я включил телевизор, чтобы посмотреть программу «Время», но приемник барахлил, и я зашел к Смоктуновскому. Мы вместе смотрели программу, он предложил немножко выпить, и где-то после десяти мы расстались. Утром, выйдя к завтраку, я не увидел его за соседним столиком: решил, что он на процедурах, подождал, а потом спросил у кого-то из сотрудников. Мне почему-то предложили подняться в свой номер, я заподозрил что-то неладное. Оказалось, что в три часа ночи Иннокентий Михайлович почувствовал себя плохо, вызвали врачей, реанимационную «скорую помощь», но сделать уже нельзя было ничего».
Иннокентий Смоктуновский скончался 4 августа 1994 года и был похоронен на Новодевичьем кладбище.
В одном из последних интервью Иннокентий Михайлович сказал: «Нельзя победить роль, не отправив в нокаут собственное сердце».
