Если бы в минувшую субботу я мог приехать в Москву и прийти к Соловецкому камню, где, слава Богу, уже по традиции проходила акция «Возвращение имен», то не сумел бы, к сожалению, назвать ни дату рождения, ни дату смерти самого близкого из моих родственников, погибшего в тридцать седьмом году.
Умерла мама, и с ее уходом, увы, оборвались и без того почти истлевшие родственные связи. Как говорится, жизнь разбросала, и некого расспросить о дяде Мише, как мама его всегда нежно называла.
Это был родной брат ее матери, моей бабушки. Звали его Михаил Александрович Ивáнов. Мама вспоминала, что бабушка всегда именно так ставила ударение — на «а», говорила: «Мы — Ивáновы».
Я не знаю, когда точно он появился на свет, когда и где погиб, ни знаю даже, был ли он расстрелян или, получив срок, сгинул где-то в ГУЛАГе. Люди из поколения наших родителей не любили вспоминать страшные сталинские времена. Но, все-таки, иногда начинали говорить. По скупым маминым рассказам я кое-что могу рассказать о судьбе дяди Миши.
Михаил Александрович Ивáнов жил под Москвой, в то ли в деревне Пруссы, то ли в соседней деревне Манюхино — эти две соседние деревни и по сей день есть на карте, совсем рядом с Мытищами.
Дядя Миша был очень хорош собой — у мамы в альбоме сохранились его молодые фотографии: орлиный профиль, красивая, пышная шевелюра. А еще он был блестяще образован. До революции один богатый купец-фабрикант пригласил его компаньоном к собственному сыну, который был недостаточно прилежен, отставал по многим наукам — чтобы Мишенька Ивáнов, отличник и умница, его подтягивал. Благодаря этому дядя Миша получил возможность вместе с купеческим отпрыском поехать учиться за границу, в Швейцарию, кажется, в Женевский университет, который окончил с отличием.Вернувшись в Россию, он мог бы, наверное, сделать блестящую карьеру. Но, как рассказывала мама, дядя Миша был большим идеалистом и выбрал скромную профессию сельского учителя — отправился в народ, сеять разумное, доброе, вечное. И народ отблагодарил его сполна.
Помню — с маминых слов, что семье объявили: «10 лет без права переписки». Как мы теперь знаем, это обычно означало расстрел. Но родные тогда поверили, что дядя Миша жив. И мама вспоминала — а ей в 37-м было десять лет — как однажды прошел слух, что в районе станции «Москва-Сортировочная» на запасных путях стоит эшелон, который вот-вот увезет на Колыму всех, кто был недавно арестован в Москве и Подмосковье и приговорен к заключению в лагерях. И тогда все они — моя мама вместе со своей матерью, моей бабушкой, и другими родственниками — ночью бросились туда, на станцию.
И действительно — там стояли бесчисленные «столыпинские» вагоны, густо толпились вохровцы с винтовками с примкнутыми штыками, никого близко не подпускавшие, светили прожектора, лаяли сторожевые собаки, а несчастные люди, которых там собралось великое множество, метались вдоль цепей охраны, тщетно выкрикивая имена своих родных и близких. Было тоскливо и жутко, вспоминала мама.До дяди Миши они, конечно, не докричались. И никогда больше не увидели. Но много лет спустя узнали, при каких обстоятельствах попал он под каток сталинских репрессий. Соседка дяди Миши, у которой от какой-то страшной, неизлечимой болезни умирал ребенок, неожиданно покаялась: «Это Бог меня наказал, ведь это я тогда донесла на Михал Алексаныча».
Оказалось, что она подслушала разговор, который в один роковой вечер случился между дядей Мишей и каким-то местным начальником — председателем то ли сельсовета, то ли колхоза.
Михаила Александровича, сельского учителя, проработавшего в деревне долгие годы, знали, уважали и даже любили многие тамошние жители. И часто зазывали к себе на огонек. Вот и в тот злосчастный вечер председатель, сильно подвыпивший, стал настойчиво приглашать дядю Мишу в гости — махнуть с ним еще по рюмке. На что Михаил Александрович ответил твердым отказом: «Все, тебе уже хватит, пора спать». «Ты что, меня не уважаешь? — возмутился подгулявший председатель. — Я же власть!»
«Пьяную власть я не уважаю» — отрезал дядя Миша.
Наутро, проспавшись и опохмелившись, председатель, быть может, даже и не вспомнил бы тот разговор. Но подслушавшая его сволочь-соседка уже настучала в НКВД — и оборвалась жизнь сельского учителя-идеалиста.
Вот такая моя личная иллюстрация к знаменитой цитате из Сергея Довлатова: «Мы без конца ругаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов?»
P.S. Может быть, кто-то из родственников Михаила Александровича Иванова жив и уже что-то разыскал в архивах, что-то знает о его печальной судьбе? Буду рад, если они найдут меня и расскажут мне об этом.
Евгений Киселёв
