Родные, друзья и близкие называли его просто Сеня. Они потеряли прекрасного друга и бесконечно интересного собеседника. А мы все потеряли выдающегося историка и просветителя, который поставил своей целью сохранить память о страшных и кровавых репрессиях в СССР. Теперь понятно, что по-другому и быть не могло – ведь он сам родился в 1946 году в ссылке, которую отбывал его репрессированный отец после освобождения из лагеря. А поступив в университет Тарту, заряженный свободолюбивым духом больше, чем любой другой советский институт, 16-летний Арсений окончательно проникся диссидентским воздухом в удушливой советской атмосфере. Благо, были достойные учителя – одним из преподавателей, симпатизировавших юному студенту, был сам Юрий Лотман. Когда же руководство университета вознамерилось отчислить Арсения, то Лотман предложил ему вступить в комсомол.
– Зачем? – удивился Арсений.
– Тогда им придётся сначала исключать тебя из комсомола! – пошутил в ответ Лотман.
По этому ответу понятно, с каким юмором уже в 1960-х годах фрондирующая интеллигенция относилась ко всей советской идеологической машине.
Университет в результате Рогинский всё же закончил и устроился на работу сначала в Ленинградскую публичную библиотеку имени Салтыкова-Щедрина, а потом – в школу, в которой трудился почти 10 лет учителем русского языка и литературы. Но уже в тот период его основным научным интересом стала история России конца XIX – начала XX веков. А в истории его волновали главным образом люди. «Единицей истории является человек, а не страна, не государство, не власть и не народ, – рассказал Арсений Рогинский в интервью Ивану Урганту несколько лет назад и как всегда не забыл пошутить нам самим собой. – Возможно, я просто перечитал Толстого в свое время».
И тогда, в середине 60-х, Рогинский стал записывать «устную историю». Он ездил по городам и деревням и находил бывших сидельцев и по цепочке от одного к другому собирал живые свидетельства о сталинских репрессиях, лагерях и преступлениях советской карательной системы. Он отыскивал людей, о которых никто не осмеливался говорить вслух, слушал и записывал их истории, фиксировал документы и фотографии, но понимал, что в СССР нет шансов на их публикацию.
Постепенно в окружении Рогинского оказывалось всё больше диссидентов, сначала ленинградских, а потом и московских. В диссидентское движение он вошёл, похоже, совершенно не задумываясь об опасностях. Наконец, в 1973 году был арестован его друг Гарик Суперфин – тоже историк и архивариус, один из редакторов «Хроник текущих событий», издававшихся подпольно в самиздате, а самого Рогинского стали вызывать на допросы.
Вероятно, тогда мир для него окончательно разделился надвое. «Так или иначе, были мы и они», – скажет он спустя годы. Они – это карательная советская система от первого до последнего своего представителя. А мы – не только диссидентское движение, но и все народы СССР, оказавшиеся у этой системы в безмолвном подчинении. Впрочем, он никогда не ставил перед собой задачу победить эту систему, а только – зафиксировать для истории ее преступления.
Вскоре у Рогинского дома начались обыски, он получил по Указу Президиума Верховного Совета СССР персональное предупреждение «за антисоветскую деятельность», а потом под давлением КГБ его уволили из школы. Тогда же он стал замечать прослушку и слежку за собой.
Было ли самому Рогинскому страшно? Было, но не за себя, а за уже собранный к тому времени и даже каталогизированный гигантский архив документов, фотографий и воспоминаний, который мог попасть в руки сотрудников КГБ и бесследно исчезнуть. Он решил спрятать архив подальше и передал его своему другу – писателю и критику Андрею Арьеву. Документы вернулись к Рогинскому уже в начале 90-х годов, когда образовался «Мемориал», и стали основой его архивного собрания.
Характеризуя вышедшие на сегодняшний день пять томов исторического сборника «Память», коллеги Рогинского по «Мемориалу» считают, что подготовка такого издания академического уровня в условиях подполья – настоящий подвиг для ученого. И как заметил Андрей Черкасов: «Подвиг был по достоинству оценен КГБ» – в 1981 году Рогинского посадили.
Он был осужден на четыре года по ложному обвинению в подделке документов – разрешения о допуске в архив. Примечательно, что за десять дней до ареста его вызвали в ОВИР, где вручили приглашение от «дяди из Израиля» – таким образом ему настойчиво предложили эмигрировать. Для Рогинского эта игра была очевидна – ведь никакого дяди в Израиле у него не было. И уезжать он никуда не хотел, так что от предложения – отказался. Но повторно советская власть таких предложений не делает, и в результате Рогинский получил срок – зато на родине.
Он больше всех в СССР прочёл лагерной мемуаристики, но войдя в тюремную камеру, поначалу не понял, куда попал. Оказалось, его отправили не в политическую зону, а в криминальную – «преступление» ведь было уголовным! Впрочем, вскоре он получил предложение перевестись к «политическим», да еще и с сокращением срока. Для этого требовалось «всего ничего» – признаться в подготовке подпольного сборника «Память». Предложение выглядело соблазнительно, но Рогинский к тому времени был уже опытным диссидентом и отказался, поскольку прекрасно понимал, что согласие означает новое уголовное дело, а значит – из него будут выбивать показания на друзей.
Рогинский не стал выбирать себе судьбу, а принял ту, которая дана – он остался среди уголовников и попробовал влиться в их быт. Похоже, ему это удалось. Однажды его за плохое поведение поместили в одиночку, и отчаянный курильщик Рогинский решил, что тут он бросит эту пагубную привычку: но вмешалась зэковская солидарность. «Стена камеры вдруг зашевелилась, в ней образовалась дырка приличных размеров, и через нее в камеру вплыли кружка чифиря, спички и пачка “Примы”. Так я и не бросил курить», – вспоминал потом Рогинский.
Он отбыл свой срок полностью и освободился только в 1985 году, но уже в 1989-м, в эпоху гласности и перестройки, стал одним из основателей историко-просветительского и правозащитного общества «Мемориал», а в 1998-м – его возглавил. И все свои усилия направил на то, чтобы такой страшный отрезок нашей истории, как сталинский террор, не оказался забыт, чтобы как можно больше наших соотечественников узнало о масштабах тех репрессий и, главное, судьбах их конкретных жертв. Арсений Борисович считал, что только помня о чудовищных жертвах и изучая их жизни, можно излечиться от травм, нанесенных сталинизмом, и заручиться от возврата к практике массовых репрессий. Поэтому «Мемориал» так сконцентрирован на просветительской работе, а сам Рогинский без устали ездил по стране, читал лекции и рассказывал о том страшном времени и его жертвах.
Поэтому же Рогинский стал идейным вдохновителем и одним из организаторов акции «Возвращение имен», которая проводится, начиная с 2007 года, и имеет теперь статус всероссийской, проходя одновременно в 30 городах страны. И даже международной – её поддерживают в Минске и Лондоне, в Риге и Вашингтоне, в Вильнюсе и Миннеаполисе, в Варшаве и Онтарио. Ежегодно 29 октября люди собираются для того, чтобы зачитать вслух имена тех, кто стал жертвами сталинских репрессий.
«В нашей стране есть Соловецкий камень – памятник, установленный жертвам террора. Однако его установило общество. Но у нас нет памятника, который бы установило государство», – говорил Рогинский еще в начале 2010-х годов. В октябре 2017 года такой памятник появился в Москве на пересечении проспекта Сахарова и Садового кольца. Мемориал «Стена скорби» открывал президент России Владимир Путин. Сколько же было споров накануне в правозащитной среде: многие отказывались идти на открытие и писали публичные письма, в которых называли памятник символом лицемерия власти и напоминали о нынешних репрессиях против несистемной оппозиции.
Рогинский, со свойственной ему рассудительностью, предпочёл в данном случае пойти навстречу властям, не нарушая, однако, положенной дистанции: «Власть публично и недвусмысленно провозгласит, что террор – это плохо! Это уже достижение. А уж от души или сквозь зубы – не столь существенно». Этот памятник – достижение многолетней работы общества «Мемориал». А может быть, даже и победа. Уж какая есть. На неё Арсений Рогинский всё равно не рассчитывал.
