В ночь с 16 на 17 июля 1918 года в Екатеринбурге расстреляли последнего российского царя Николая II и его семью. На сегодняшний день расстрелянные канонизированы, а «царебожники» считают, что Екатеринбург, «город бесов», несет на себе проклятье убийства. Между тем ответственность за судьбу семьи и династии несет и сам поверженный император, и люди, воспитывавшие и окружавшие его: сказалось непонимание истинного, опасного положения дел, губительная самоуверенность, промедление в политических реформах.
О причинах революционных событий, которые привели к гибели Романовых — наша беседа с Кириллом Соловьевым, главным научным сотрудником Института российской истории РАН, профессором Российского государственного гуманитарного университета и Высшей школы экономики, автором книг «Хозяин земли русской? Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна», «Самодержавие и конституция. Политическая повседневность в 1906–1917 годах».
«У Николая был взгляд человека из традиционалистского общества»
— Кирилл Андреевич, в своих книгах и лекциях вы подробно описываете причины революции 1905–1907 годов: бюрократия, в том числе высшая, на уровне членов Государственного Совета, министров, а также представители Двора выдвигают запрос на перемены. Они в ожидании Конституции, правительства, которое формируется парламентом и подотчетно ему и которое способно на создание проекта будущего для империи. Говорят о «времени доверия обществу», о необходимости бОльших свобод; пресса пишет о «правительственной весне». Но Николай II отказывает в переменах, чем взрывает ситуацию. В чем мотивы столь «упрямого» поведения царя?
— У этой проблемы несколько аспектов. Во-первых, надо иметь в виду, что речь идет не только о бюрократии. Запрос на перемены выражало все образованное меньшинство российского общества, частью которого была и бюрократия. Чиновник тогда не сильно отличался от представителей оппозиционной общественности, а случалось и такое, что вчерашний чиновник затем оказывался в какой-то оппозиционной партии. Бывало, что в рядах даже такой радикальной, как большевистская. Многие представители бюрократии сочувствовали либеральной оппозиции.
Почему же царь медлил с переменами? Причина проста: для него самодержавная власть была не просто набором предписанных ему прерогатив, не только традицией, которая связывала его с предками, историческим наследием, требовавшим сохранения и поддержания. Власть для него была личным долгом, обязательством перед Всевышним, которое ему завещал отец, которое он завещает сыну. Николай II был человеком скрытным, но мы можем сказать, что для него было характерно мистическое миросозерцание. Поэтому сюжет об «упрямстве» царя неправильно воспринимать сугубо рационально. Это второй аспект.
Третий: в 1905 году под давлением революции Николай II все-таки пошел на политические изменения. Причем они носили фундаментальный характер: в итоге в России возникла конституционная монархия — избирательное право, парламент, политические партии, свобода слова, собраний и так далее. Да, решение не было добровольным, никакого восторга у Николая оно не вызывало, более того, несколько раз мысленно возвращаясь к этой ситуации, он надеялся отыграть ее назад. И тем не менее в период его правления произошло кардинальное изменение политической системы. Так что говорить, что он только упирался и ничего не отдавал, несправедливо.
— По вашим книгам и лекциям, природа русского самодержавия в том, что единственный интерес монарха — это благо народа, с которым он связан сакральным единством и традицией. Отчего же в таком случае Николай отказывал народу в свободах, необходимость в которых явно назрела в связи с бурным экономическим ростом, изменениями в структуре общества?
— Самодержавие как надклассовая, надсословная сила — не реальный политический институт, а то, как он виделся славянофилам, с которыми Николай, судя по всему, был в целом солидарен. В этом понимании самодержавие действительно реализует общенародный проект, не имеющий привязки к отдельным, частным или корпоративным, интересам: царь, не будучи связанным какими-либо имущественными интересами, выражает интересы наиболее нуждающихся. Это не значит, что данная концепция осуществлялась на самом деле, отнюдь не так. И все-таки императору она была близка
И когда царь подписывал Манифест от 17 октября 1905 года, ограничивая собственную власть и соглашаясь на введение законодателя в лице Государственной Думы, то представлял, что делает уступку не народу, а интеллигенции — образованным лицам, которые хотят захватить власть и думают не о стране, не о народе, а о своих частных амбициях, и того хуже — о частных интересах. То есть у Николая был на это совершенно особый взгляд человека из традиционалистского общества, где народные чаяния выражает патриархальная власть, а группа крамольников действует вопреки народным интересам и народной воле.
— Вы рассказываете о позиции знаменитого обер-прокурора Святейшего синода, члена Госсовета Константина Победоносцева: революция и Конституция неизбежны, поэтому правительство должно не способствовать им, а, напротив, сдерживать, сохраняя статус-кво, то есть — ничего не предпринимать. Но раз неизбежность революции была очевидной, должно было быть очевидным и то, что она рано или поздно ударит либо по самому Николаю, либо по его наследнику, цесаревичу Алексею. Отчего же Николай до последнего медлил с введением подотчетного парламенту правительства, «ответственного министерства», как его тогда называли? Ведь упреждающие реформы могли уберечь страну от революции, а царя и его семью — от гибели.
— Когда Победоносцев говорил о неизбежности революции и необходимости в этой ситуации стоять на месте, не предпринимая никаких шагов, он скорее был одинок. Едва ли можно утверждать, что Николай II в полной мере был с ним согласен. Уже за первые годы его царствования происходили серьезные социальные, экономические подвижки. Это годы преобразований, ассоциируемых с именем Сергея Юльевича Витте: проводится финансовая реформа, вводится золотой рубль, активно привлекаются зарубежные инвестиции, строятся железные дороги, и это не единственные достижения. На деревне отменяется круговая порука. Однако изменения не касаются политической сферы. Потому что цель любой политической системы — самосохранение, и все, что она предпринимает — для того, чтобы продлить свое существование без изменений. И все это накладывается на архаическое мировоззрение государя-императора. В итоге перемены происходят только в результате прямого давления.
«Важнейшим фактором революции была война»
— Кирилл Андреевич, вы говорите, что обстоятельства кризиса 1917 года были заложены в 1911–1912 годах. Что вы имеете в виду?
— Любой политический кризис коренится в событиях куда более ранних. Вся политическая жизнь России, начиная с 1906 и до 1917 года — это сплошная череда политических кризисов разного масштаба: кризисы были в 1906, 1907, 1909, 1911, 1912 и, наконец, в 1915–1916 годах. Кризисы — это, вообще-то, нормальная ситуация, потому что развивающаяся система находилась в состоянии роста и становления, поиска наилучшей политической формы.
В чем причина особого кризиса 1915–1916 годов, итогом которого стала Февральская революция (в дни которой последовало отречение Николая II и конец династии Романовых. — Прим. ред.)? Помимо военных неудач 1915 года, это эрозия институтов государственного управления. После гибели [председателя Совета министров Петра Аркадьевича] Столыпина в 1911 году кабинет утрачивает то положение, те функции, которые у него накопились за пять столыпинских лет, возможность выступать самостоятельным политическим игроком. Совет министров становится все больше и больше техническим учреждением, напоминающим Комитет министров дореволюционной поры до 1905 года.
В то же время меняется политическое лицо Государственной Думы. Это во многом связано с неудачной избирательной кампанией, проведенной правительством в 1912 году: оно стремилось получить крайне правую Думу, но из этого ничего не вышло, Дума оказалась куда менее удобной для правительства, чем ее предыдущий состав. Фланги, правый и левый, значительно укрепились, зато центр, хоть и сильно просел, но, испытав на себе давление правительства, стал ориентироваться исключительно влево. Таким образом, уже в 1912 году сложились предпосылки для формирования в Думе оппозиционного большинства и для серьезного политического конфликта с правительством. Не потому, что стороны не были склонны договариваться друг с другом — они были склонны договариваться. Но им просто не о чем было говорить, у них были разные повестки: Дума обрела отчетливую политическую физиономию, а правительство ее утратило.
Если бы не война, конфликт вспыхнул бы и раньше. Но в 1914 году почти все фракции Госдумы, за редким исключением, поддержали правительство, рассчитывая, что война закончится быстро и полной победой России. Но дело обернулось совсем по-другому.
— Если причиной революции 1905–1907 годов были обманутые конституционные ожидания образованной части общества, то что было основными и непосредственными причинами Февральской революции 1917-го? В военном отношении 1916 год для России завершился успешно, зарплаты рабочих были стабильны, а в военно-промышленных отраслях даже росли. Что стряслось?
— Ситуация среди рабочих действительно была не столь плачевной, как многим кажется. А вот доходы служащих существенно снизились. Революционная ситуация, ситуация сильного социального напряжения совсем необязательно складывается из-за резкого, обвального снижения уровня жизни. Жить становится хуже, чем раньше — и этого уже достаточно.
Далее, важнейший фактор революционных событий февраля 1917 года в Петрограде — это военные, солдаты. Те, кто был недавно на фронте, не хочет туда возвращаться, кто должен оказаться на фронте впервые, тоже туда не стремится.
Во внутренних губерниях оказались миллионы беженцев, что с ними делать — совершенно непонятно, и это тоже источник серьезного напряжения. Серьезная проблема — нехватка рабочих рук. Откуда брать дополнительный воинский контингент, если из экономики уже изъята бОльшая часть мужчин дееспособного возраста? Кто будет растить хлеб, производить вооружения? Сложилось множество трудно решаемых проблем.
Одним словом, важнейшим фактором была война — непривычная, ломающая сложившийся уклад жизни огромного числа людей, устоявшиеся нормы поведения. Никто, даже опытные генералы, не ожидал такой войны — позиционной, изматывающей, с газовыми атаками, новыми видами вооружений. Война оказалась тяжелым испытанием, и усталость от нее наблюдалась не только в России. Братания солдат имели место не только на русско-германском и русско-австрийском фронтах, но и на франко-германском. То есть события в России в 1917 году невозможно отделить от общеевропейского контекста.
Но в России была еще и политическая проблема. С экономическими столкнулись все европейские государства, и в некоторых случаях там эти проблемы были куда масштабнее. Германия пережила так называемую «брюквенную зиму», массовый голод с 1916 на 1917 год. Над Парижем враг нависал все годы ведения войны, угроза падения столицы Франции сохранялась с 1914 года до самого окончания военных действий. С Российской империей ничего подобного не было. Но первая революция вспыхнула именно в России: революция возникает, когда есть конфликт элит и некая альтернативная сила, которая способна взять на себя ответственность.
— А был ли у Николая II выбор летом 1914 года — вступать в войну или устраниться?
— Решение о вступлении в войну было в огромной степени обусловлено общественным настроением. В 1908–1909 годах разразился так называемый «боснийский кризис» (тогда Австро-Венгрия, вопреки протестам Сербии, аннексировала Боснию и Герцеговину. — Прим. ред.), и потребовалась жесткая позиция столыпинского кабинета, чтобы Россия, несмотря на общественное мнение, которое требовало возмездия, не ввязалась в войну: страна была готова к ней гораздо хуже, чем потом, в 1914-м (в 1914 году с убийства сербским националистом Гаврилой Принципом наследника австро-венгерского престола Франца Фердинанда начнется Первая мировая война. — Прим. ред.). То есть риск развязывания большой европейский войны был уже тогда, и если бы власть пошла на поводу у общественного мнения, война бы началась. От власти потребовалась большая сила воли, чтобы остановить скатывание в войну. Чтобы не вступить в войну, нужно больше силы воли, чем для того, чтобы вступить.
В 1914 году и ставки были выше (речь шла о судьбе Сербии), и общественное настроение сильней (сказалось унижение «боснийским кризисом»), и у правительства после гибели Столыпина уже не было необходимой силы воли. Решение о вступлении в войну казалось наиболее очевидным, естественным, простым: если этот шаг не сделать, Россия перестанет быть великой державой, от которой зависит положение дел на европейском континенте. Такая перспектива била по самолюбию и российского общества, и лично царя.
«Государственная Дума стала центром революции, это и сделало революцию»
— Как вы относитесь к версиям о том, что Февральская революция была вызвана заговором против Николая II со стороны тех, кто убил Распутина, потом якобы блокировал поставки продовольствия в Петроград, чтобы вызвать в столице массовый протест — стачки, забастовки, демонстрации. Тех, кто отправил царя в могилевскую Ставку непосредственно накануне революции, а потом задерживал возвращение его поезда в столицу и так далее?
— Здесь две проблемы. Первая: в 1916 году в высших кругах — в ближайшем окружении императора, среди генералитета, чиновничества, в Государственной Думе — о возможности заговора говорили много и упорно, шел мучительный поиск выхода из ситуации, существовали разнообразные замыслы и сценарии, характерные для монархического государства — вплоть до «дворцового переворота», удаления императрицы невесть куда, создания регентского совета при новом государе. Но ничего из этого напрямую не осуществилось, и возникло ощущение внутреннего тупика. Единственное, что оставалось «заговорщикам» — ждать политического «чуда», того, что каким-то образом изменит расклад сил. И это чудо явилось 23–25 февраля 1917 года (по старому стилю; 8–10 марта — по новому; в эти дни, сразу после отбытия царя в Ставку, в Петрограде начались массовые забастовки, демонстрации, сопротивление полиции. — Прим. ред.). Если бы они этого «чуда» не ждали, то и не назвали бы происходящее революцией.
То, что депутаты Государственной Думы приняли эти события за революционные, оказалось важнее, чем уличные выступления. Депутаты, во многом невольно, стали тем центром революционного движения, центром власти, с которым можно было вести переговоры — и императору, и формирующимся Советам, и солдатам. Невозможно представить, что император и главнокомандующий ведет переговоры с восставшими солдатами. А с [председателем Государственной Думы] Родзянко — можно.
То же можно сказать и о генералитете. Когда генералы настаивают на отречении императора, они исходят из сугубо патриотических позиций, из соображений блага для всего государства в условиях войны. В их глазах Николай II является помехой для успешного ведения военных действий: этот император уйдет — придет новый, и тогда Россия победит. Для них Государственная Дума тоже патриотична, и вести с ней переговоры не только можно, но и необходимо.
Одним словом, то, что Государственная Дума вольно или невольно стала центром революции, и сделало революцию (27 февраля; 12 марта — н. с.) массовые протесты были поддержаны вооруженным восстанием Петроградского гарнизона, а Временный комитет Государственный Думы взял на себя власть вместо самоустранившегося правительства. — Прим. ред.). В ином случае те события в Петрограде остались бы очередной цепью стихийных недовольств и выступлений.
— Вы приводите мысль известного философа и общественного деятеля Петра Струве: революция происходит не на улице, а в головах, когда революционером становится обыватель, а непризнание власти — всеобщим, и у власти не хватает ресурсов для сдерживания перемен. Можно ли сказать, что к февралю 1917 года в российских столицах произошла «революция сознания»? Или, с учетом роли Государственной Думы, это была революция элит?
— Определенные подвижки в общественном сознании, несомненно, были, происходила десакрализация царской власти. Во многом — из-за неудачных шагов самого государя-императора и его ближайшего окружения. Ход войны убеждал общество, прежде всего солдат, что власть не всегда оказывается на высоте.
И все-таки массовая «революция сознания» произошла не до 1917 года, а именно в 1917 году. Представления о власти, государстве, о том, что можно и чего нельзя, будут меняться очень быстро, в течение полугода. Вообще, будут стремительно утрачиваться представления о том, что чего-то нельзя. Если до февраля крестьянин, солдат воспринимался как априорный монархист (неслучайно в программе либеральной партии кадетов было заявлено, что Россия должна обязательно оставаться конституционной монархией), то уже в начале марта стало понятно, что монархические идеи не слишком популярны в Петроградском гарнизоне и среди членов Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Пройдет еще немного времени — и окажутся популярными большевистские лозунги, а потом и анархистские.
— Как и на старте революционных событий 1905 года, в начале 1917-го парламентская оппозиция пережила крушение надежд на перемены, на учреждение «ответственного министерства»: правительство, превратившееся в технический орган, политических вопросов не решало, а к императору депутатов не пускали. Но последовала Февральская революция, которая с первых же дней провозгласила: «Долой самодержавие!» Всего через несколько дней Николай II был вынужден пойти не только на учреждение «ответственного министерства», но и на отречение от престола. Почему его ничему не научили события 1905 года, когда уже после кровопролития все равно пришлось вводить Конституцию, парламент и гражданские свободы?
— Революции 1905 года и 1917 года — по своей природе все-таки разные события. В 1905 году имелась консенсусная позиция большинства образованных представителей общества: нужна Конституция. Эту позицию разделяли и самые правые, за редким исключением, и самые левые, все соглашались друг с другом в том, что политические реформы не только назрели, а перезрели.
В конце 1916 — начале 1917-го думская оппозиция и те, кто были к ней близки, напротив, находились в стоянии глубокой апатии. Он были убеждены, что из тупиковой ситуации никакого позитивного выхода нет. А у власти укреплялась уверенность, что она одержала верх, что ситуация поворачивается в ее пользу.
Конечно, Николай II находился в плену некоторых своих предубеждений, получал сведения от своих министров, которые не всегда могли адекватно оценить происходящее. Когда ему будут говорить, что ситуация крайняя, он будет уверен, что все это домыслы, досужие разговоры. Но в своей уверенности, что на тот момент в России у революционного движения не было никаких перспектив, Николай II не был одинок. Тогда же, в январе 1917 года, в Швейцарии Ленин произносит известную фразу о том, что революцию увидят лишь «наши внуки».
Понимаете, в условиях 1905 года предпосылки для революции были глубже, но тогда система изменилась более-менее мирным путем. Последствия кризиса 1916–1917 годов, при стечении сразу многих обстоятельств, оказались по-настоящему катастрофическими, но этого никто не ожидал.
— Как вы считаете, возможно ли было сохранение династии Романовых и царской семьи, если бы Николай передал власть не брату Михаилу, который отрекся от престола, а сыну Алексею? Ведь, как вы рассказываете, еще в начале февраля 1917-го никто из парламентской оппозиции и не помышлял о конце династии. Почему Николай не сделал этого?
— Думаю, в данном случае сыграли его отцовские чувства. Он понимал, что если отречется в пользу Алексея, то возможности прямого общения будут ограниченны. Но не думаю, что в противном случае что-то бы радикально изменилось. Потому что, как я уже сказал, буквально за три дня настроения в Петрограде очень сильно изменились. Когда представители оппозиции Гучков и Шульгин уезжали в Ставку, чтобы принять отречение Николая II (это произошло 2(15) марта. — Прим. ред.), они были убеждены, что затем последует лишь смена персоны монарха, не более того. Когда они вернулись в Петроград, то увидели, что не получится даже заикнуться о сохранении монархии. Показательно, что во Временном комитете Государственной Думы (из которого затем будет сформировано Временное правительство. — Прим. ред.) за сохранение монархии выступал исключительно [лидер кадетов] Павел Николаевич Милюков, от которого этого никто не ожидал, а люди более правых взглядов, имея в виду настроения в Петрограде, говорили, что это уже невозможно.
— После Октябрьской революции и разгона большевиками в январе 1918 года Учредительного собрания судьба Николая и его семьи была предрешена. Можно ли было спасти их до этих событий?
— Временное правительство вступало по этому поводу в переговоры с Великобританией, но английские родственники Романовых опасались реакции со стороны местных политиков, социалистов, среди которых имя Николая II большой популярностью не пользовалось. Британская монархия пошла за собственной политической конъюнктурой, что отчасти предрешило трагическую судьбу царя и его семьи.
