Кем же на самом деле были российские декабристы

Во время следствия они молили о пощаде и сдавали товарищей

Кино — великая сила. Смотришь «Звезду пленительного счастья», наслаждаешься игрой Олега Янковс­кого, Игоря Костолевского, Алексея Баталова — и веришь, что декабристы были благороднейшими людьми. Рыцарями без страха и упрёка. И вдруг обращаешься к историческим документам — материалам следствия. И видишь совсем других людей. Жалких трусов, которые унижаются, молят о пощаде, выгораживают себя и выдают своих товарищей. В общем, выглядят не многим лучше, чем бухарины, пятаковы и прочие фигуранты сталинских процессов.

Пощадите, я отец семейства

При Иосифе Сталине обвиняемых могли пытать. Декабристов, естественно, никто не пытал. В худшем случае арестанта могли заковать в кандалы. В лучшем — он заказывал обеды в ресторане.

В пытках, собственно, и не было надобности. «Колоться» декабристы начали с самого начала. Причём хуже всех вели себя вожаки.

Уже в день восстания — вечером 14 декабря — Кондратий Рылеев даёт показания. Называет 11 имён. Заявляет, что тайное об­щество «точно существует». Ви­ну за события на Сенатской площади сваливает на князя Сер­гея Трубецкого. «Он не явился и, по моему мнению, это главная причина всех беспорядков и убийств, которые в сей несчастный день случились».

Очень оригинальное объяснение. Оказывается, беспорядки случились не от того, что они вывели полки, а от того, что не явился Трубецкой.

Заодно глава Северного общества сдаёт Южное. «Долгом совести и честного гражданина почитаю объявить, что около Киева в полках существует общество. Трубецкой может пояснить и назвать главных. Надо взять меры, дабы там не вспыхнуло возмущение».

Через два дня Рылеев обращается лично к Николаю I. И снова требует «как можно скорее» разгромить Южное общество, на этот раз уже называя имя Павла Пес­те­ля. Взывает к милосердию и великодушию императора. Поэт-ро­ман­тик заканчивает письмо так: «Свою судьбу вручаю тебе, государь: я отец семейства». Раз­жа­лобить царя, приплетая детишек или безутешных старушек-матерей, — это вообще любимый трюк декабристов.

Николай I во время следствия присылал жене Рылеева деньги. И продолжал заботиться о семье мятежника и после его казни

Диктатор Трубецкой

На следующий день после Рылеева начал давать показания несостоявшийся диктатор князь Трубецкой. Своего рода рекордсмен. Он выдал 79 человек, включая тех, кто давно отошёл от декабристов, о ком следствие не имело ни малейшего понятия. Они отправились на каторгу, зато князь сохранил себе жизнь. Весь основной список заговорщиков составлен следствием по показаниям Трубецкого.

Если Рылеев вину за кровопролитие на Сенатской перекладывает на Трубецкого, то князь — в свою очередь — винит Рылеева и Ев­ге­ния Оболенского. У них, дескать, был плохой план восстания, с зах­ватом Зимнего дворца, а у него — хороший, который не предусматривал крови.

Но в одном Рылеев и Трубец­кой едины — они «топят» Песте­ля. В Петербурге, уверяет Трубец­кой, общество было вполне себе либеральным. Ну хотели конституции. И чего тут такого? Её ведь и сам император Александр I хо­тел. Но, как говорится, в семье не без урода. Обязательно найдутся люди «порочные и худой нравственности». Таким «уродом» среди декабристов оказался Пес­тель.

Пестель хотел ввести республику и «обрекал смерти всю высочайшую фамилию», возмущается Трубецкой. «Я имел все право ужаснуться сего человека». Надо было, конечно, на него раньше донести, но Трубецкой не донёс. Почему? Потому что в такую чушь никто бы не поверил, а «изобличить его я не мог, он говорил со мной глаз на глаз».

И в тайном обществе-то Тру­бецкой оставался только с одной целью — «я намерен был ослабить Пестеля».

После таких показаний вполне веришь, что Трубецкой мог валяться в ногах у Николая I. И это­го человека декабристы выдвигали в диктаторы!

Князь Трубецкой, желая вымолить прощение, поставил своеобразный рекорд: он выдал 79 человек. В том числе и ни в чем не повинных людей

Настоящий полковник

Впрочем, полковник Пестель в дол­гу не остался. Поначалу он отпирался. «Пестель был злодей во всей силе слова, без малейшей тени раскаяния, с зверским выражением и самой дерзкой смелости в запирательстве; я полагаю, что редко найдётся подобный изверг», — вспоминает о нём Николай I.

Император явно преувеличивает. Запирался Пестель только на первых порах. А потом пошёл на сотрудничество со следствием и уже не знал удержу. Пестель выдавал направо и налево. Евгений Якушкин, сын декабриста, опрашивал знакомых отца. И по поводу главы Южного общества высказался прямо и без экивоков: «Еже­ли повесили только пять человек, а не 500, то в этом нисколько не виноват Пестель: со своей стороны он сделал всё, что мог».

Пестель долго отрицал, что планировал цареубийство. При этом свои собственные планы он приписывал другим, предпочитая, чтобы именно они — другие — вместо него взошли на эшафот.

А сам он испытывает «жгучую и глубокую скорбь» из-за того, что «принадлежал к тайному об­ществу». «Я не могу оправдываться перед его величеством и не пытаюсь этого делать: я прошу только милости, — пишет Пестель генералу Александру Черны­шё­ву. — Каждый миг моей жизни будет посвящён признательности и безграничной преданности его священной особе и его августейшей фамилии. Я знаю хорошо, что я не могу остаться на службе, но, по крайней мере, — если бы мне возвратили свободу!»

Этот «железный» и «несгибаемый» вождь декабристов настолько высоко ценил свои услуги следс­твию, что полагал, будто его не только оставят в живых, но и вообще освободят. Он глубоко ошибался. Николай I расценил по-другому.

Друзья познаются в беде

Рылеев или Трубецкой не любили Пестеля. В конце концов, они могли «топить» его из-за личной неприязни. Но, скажем, между Рылеевым и Петром Каховским была дружба. Неровная, учитывая истерический характер Ка­ховс­кого, но всё-таки дружба.

Пётр Каховский

Это не помешало им сдавать друг друга с потрохами. Трижды им устраивали очные ставки.

— Рылеев говорил, что цель тайного общества — уничтожение всей царской фамилии, — показывает Каховский.

— Ничего подобного я не говорил, — оправдывается Рылеев. — Это Каховский вызывался убить императора и всю царскую фамилию.

— Никогда я не вызывался убить императора, — утверждает Каховский. — А вот они на своих совещаниях решили, что царскую фамилию надо содержать в крепости, пока в Варшаве не убьют ве­ли­кого князя Константина Пав­ловича. А уж тогда надо убить и всех остальных, якобы при попытке к бегству.

— Каховского никто и никогда на совещания не пускал, — заявляет Рылеев. — Поэтому он и знать ничего не может.

— Могу, — упорствует Ка­хов­с­кий. — Рылеев говорил, что Кон­с­тантина Павловича надо убить все­народно, а убийца должен за­кри­чать, что его подговорил Николай Павлович.

«Показанное Каховским преисполнено несправедливости и кле­веты и видно явное намерение мстить мне за сделанные на него показания», — таков окончательный ответ Рылеева. Каховский же остаётся при своём.

Сложно представить, как бы они смотрели в глаза друг другу, если бы им сохранили жизнь.

Во время следствия оказалось, что большинство из декабристов готовы на любое предательство и клевету ради сохранения жизни и свободы

Всех не арестуешь

В чем причина такого поведения? Страх смерти? Но — по большому счёту — никто не верил, что кого-то из заговорщиков на самом деле казнят. При Александре I каз­нили только изменников во время войны 1812 года. Все привыкли, что в мирное время смертная казнь окончательно отменена. Именно поэтому повешение пя­те­рых декабристов вызвало в обществе такой шок.

Советские историки придумывали самые остроумные версии. Академик Милица Нечкина считала, что за декабристами не стояло организованного класса, такого как пролетариат, поэтому они и «поплыли» на следствии.

Натан Эйдельман весьма оригинально объяснял поведение Пестеля. Он, мол, выдавал всех подряд, «чтобы создать впечатляющую картину: едва ли не вся Россия в заговоре и так мыслит». «Арестовать и наказать всю Россию невозможно», поэтому лучше дать ей конституцию.

Была бы честь…

И, конечно, самое распространённое объяснение — дворянские представления о чести, которые не позволяли говорить неправду. Но почему-то дворянская честь не мешала Каховскому врать, что он не стрелял в генерала Мило­ра­до­вича и вообще находился в это время на другом конце площади.

К тому же были люди с другими представлениями о дворянской чести. Их можно пересчитать по пальцам, но они были. К примеру, Михаил Лунин наотрез отказался называть имена, чтобы не выдать «братьев и друзей». Закованный в кандалы Иван Якушкин назвал только тех, кто был заведомо известен следствию.

Причём оба они за несколько лет до восстания отошли от декабристского движения. И пошли на каторгу только благодаря своим разговорчивым «братьям и друзьям», которые сдали их безо всякого зазрения совести.

Вряд ли есть смысл искать оправдания. Трусость остаётся трусостью, и подлость остаётся подлостью, какими бы красивыми словами они ни сопровождались.

Каховский хладнокровно стрелял в Милорадовича и Стюрлера. Но почему-то не решился выстрелить в Николая I, когда тот был близко

Интересные факты:

Следствие ведут знатоки

Вечером 14 декабря первых арестованных привезли в Зимний дворец. Николай I поручил заниматься допросами генералам Карлу Толю и Василию Левашову. Некоторых декабристов император допрашивал лично. Протоколы при этом не велись. Вообще точка зрения, что царь лично руководил следствием, не подтверждается фактами.

15 декабря Николай I полагает, что дело практически раскрыто. «Я надеюсь, что вскоре представится возможность сообщить вам подробности этой позорной истории», — пишет он брату Константину. Но декабристы дают столь откровенные показание, называют такое количество имён, что следствие затянулось на полгода.

17 декабря создаётся Следс­т­вен­ный комитет, который провёл 149 заседаний. Каждый обвиняемый лично допрашивался его членами, а также давал письменные показания по заданным вопросам. После сопоставления его показаний с показаниями других обвиняемых проводился повторный допрос и снимались дополнительные письменные показания. В случае разночтений проводились очные ставки.

Николай I присутствовал далеко не на всех следственных действиях. Но вот например четверых братьев Бестужевых он решил допросить лично

Красивые стихи и проза жизни

Декабрист Александр Одоевс­кий известен своим ответом на стихотворение Александра Пушкина «Во глубине сибирских руд…». Из глубины руд он отвечал Пушкину:

Но будь покоен, бард! — цепями,
Своей судьбой гордимся мы,
И за затворами тюрьмы
В душе смеёмся над царями.

В ночь перед восстанием Одо­евский восклицал: «Умрём! Ах, как славно мы умрём!»

Славно умереть не удалось. А вот поведение Одоевского на следствии никак не назовёшь славным.

31 января он пишет письмо Николаю I. Сожалеет, что стал причиной высочайшего огорчения. Клянётся, что на допросах не только был искренен, но «даже лишнее наговорил», поскольку «поверял генералу Левашову одни даже и догадки».

Над царями Одоевский в письме к Николаю I «смеётся» следующим образом: «О великодушный монарх! простите, простите мне! простите меня! припадаю и целую стопы ваши, благодетель!»

Может, он таким образом шутит? Ничего подобного. Одоевский доказывает своё раскаяние на деле — выражает готовность выдать всех членов тайных обществ. «Ни одного не утаю из мне известных, — уверяет он следователей, — даже таких назову, которых ни Рылеев, ни Бестужев не могут знать».

И называет. Одоевскому не повезло. Всех, кого он назвал, уже выдали следствию другие, более шустрые.

В эпоху СССР декабристы стали объектом культа. А материалы следствия, доступные во времена царизма, попали в спецхраны

Узок круг этих людей

Следствие по делу декабристов примечательно тем, что обвинители и обвиняемые — люди одного круга. Хорошие знакомые, посещающие одни гостиные и нередко состоящие в родстве.

Декабристы Михаил Лунин, князь Сергей Волконский, Ми­ха­ил Орлов и члены Следс­т­вен­ного комитета Ва­си­лий Левашов, Алек­сандр Бенкендорф, Александр Чер­ны­шёв вместе начинали службу в Кавалергардском полку и состояли в одном офицерском кружке. Член Комитета князь Александр Голицын с детства знал декабриста Ива­на Анненкова. Никита Му­равь­ёв частенько обедал у Бенкендорфа.

Кстати, декабристы очень тепло отзывались именно о Бенкендорфе. Он «очень вежлив и добродушен», «благородный человек», у которого проявлялось «сердечное сочувствие и сострадание к узникам».

Совсем других эпитетов заслужил генерал Чернышёв, который и в самом деле был редкостным подлецом. Он всячески пытался впутать в дело своего дальнего родственника — графа Захара Чернышёва, надеясь завладеть его имением. Захара, не принимавшего участия в восстании, приговорили к каторге, но его состояние всё равно не досталось генералу Чернышёву. Генерал получил другие награды — пост военного министра и титул графа (позднее — светлейшего князя).