Писатель Юрий Васильевич Бондарев умер в Москве, у себя дома, две недели назад отпраздновав 96-летие.
Все дальше в историю уходит война. Вместе с нею все дальше уходит правда о войне — почти забытая, заглушенная фанфарами и победными реляциями, победобесием властей предержащих, заразивших страну ложью о Второй мировой и Великой Отечественной. Почти все фронтовики давно уже вместе со своими боевыми товарищами, не вернувшимися с поля битвы. Один за другим ушли те, кто когда-то находил в себе силы, отвагу и талант описывать войну без трескучей героики. Кто-то писал о войне честно всю жизнь, как Виктор Астафьев и Василь Быков, кто-то, начав с правды, постепенно ушел на тыловые позиции.
Юрий Васильевич Бондарев умер в Москве, у себя дома, две недели назад отпраздновав 96-летие. Он прожил такую долгую жизнь, что даже те, кто зачитывался его ранними произведениями, основательно его подзабыли. А кто еще помнил — сердились на него уже позднего за его скорый откат в сталинское мракобесие и назойливое славословие в адрес Советского Союза. Слишком много лет прошло с той поры, когда молодой Бондарев писал «окопные» произведения, в которых была настоящая боль, настоящая правда, настоящие, не выдуманные солдаты.
Он стал последним из той знаменитой когорты, которую потом назвали «лейтенантской прозой». Толчок к рождению «лейтенантской прозы» дала повесть Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда» (1946). Повесть стала первым произведением о войне, наполненным тем самым безымянным негромким героизмом безымянных завшивленных солдат. Этой повести ему не простят те, кто хотел лощеного официального героизма. Константин Симонов, тоже фронтовик, писал о том, как он видит правду о войне: «Это не какая-то отдельная, особая правда рядового солдата, а солдатская в смысле того, что это прямая, подлинная солдатская правда… Настоящий генерал, если его назовут солдатом, никогда не обидится. Наоборот, будет гордиться этим».
А начало «лейтенантской прозе» через одиннадцать лет положила повесть Юрия Бондарева «Батальоны просят огня». Повесть, как принято говорить сегодня, «основана на реальных событиях» (а какая «лейтенантская проза» на них не основана?) — в ней идет речь о сражении за Букринский плацдарм во время форсирования Днепра, одном из самых кровавых сражений Великой Отечественной.
Два пехотных батальона завязывают бой на берегу Днепра, чтобы отвлечь силы противника и дать своим возможность начать наступление. Батальоны ждут артиллерийской поддержки, не зная, что их обрекли на верную смерть, — их дивизию перебросили на главный удар в другом месте, и это значит, что они будут вести бой и погибать в одиночку, без обещанной поддержки.
Даже немцы удивлялись той легкости, с которой советское командование жертвовало людьми, без нужды отправляя целые дивизии на верную смерть. Но у нас рассказывать об этом было не принято. Бондарев первый описал эту страшную военную правду, положив начало «лейтенантской прозе».
Не так уж и много их было, этих лейтенантов от литературы. Кто-то из них прошел весь путь до конца, не свернув с выбранной дороги. Всю свою жизнь посвятил военной правде Виктор Астафьев, уже даже незадолго до смерти поставивший точку в своем итоговом романе «Прокляты и убиты» — неровном стилистически, возможно, не самом лучшем своем произведении с точки зрения литературного мастерства, но таком страшном и таком честном, что никакие обсуждения стиля и композиции тут неуместны. Астафьев так и не дописал роман — почувствовал, что хватит. Ему не простят этого произвдедения — критики раздраконят, многие оставшиеся фронтовики обидятся.
До конца дней оставался верен «окопной правде» и Василь Быков, тоже ни разу не сфальшививший, не опустившийся до славословия, показавший войну глазами маленького человека, заброшенного в пекло. В повести «Дожить до рассвета» — одном из бесспорно лучших произведений о войне — он задавался вопросом, который волновал всех авторов-лейтенантов: какова цена человеческой жизни? Как распознать грань, за которой кончается необходимый героизм и начинаются бессмысленные жертвы?
Герой повести, лейтенант, растерявший свой диверсионный отряд, вместо героического взрывания немецкого склада боеприпасов, последний из оставшихся в живых, раненый, взрывает себя вместе со случайным пьяненьким немцем. Это необходимая жертва? Она пойдет в копилку победы? Или так и останется ничего не решившей случайностью?
Многие из «лейтенантов» ушли рано — не дожив до 60-ти, умер Константин Воробьев, написавший среди прочего невыразимо нежные и растерянные повести «Это мы, господи!» и «Убиты под Москвой». Никто не хотел публиковать вторую повесть, пока на это не решился Александр Твардовский, дав ей место в своем «Новом мире». На Воробьева тут же ополчились и официальная критика, и сталинисты, и просто те, кто ставил знак равенства между правдой и клеветой.
В 50 с небольшим умер, так и не придя в себя после избиения в милиции подзабытый сейчас Виктор Курочкин, автор превосходной повести «На войне как на войне», экранизированной через несколько лет после публикации Виктором Трегубовичем с отменным актерским составом — Михаил Кононов, Виктор Павлов, Олег Борисов.
Вячеслав Кондратьев, Григорий Бакланов, Даниил Гранин, Борис Васильев — все в той или иной степени, с той или иной мерой успеха участвовали в развитии этого прожившего недолго, но такого необходимого жанра, как лейтенантская проза.
Юрий Бондарев, положивший ей начало, не стал задерживаться в этом жанре — издав еще повесть «Тишина», он довольно быстро перешел в стан официальных военных прозаиков. «Горячий снег», «Берег», сценарий к фильму «Освобождение» — все это уже не имело отношения к той болезненной «окопной» правде, у истоков которой он стоял.
Постепенно он выковался в преданного сталиниста, ярого ненавистника всего антисоветского. В 73-ем он подписывал письмо против Сахарова и Солженицына, в 92-ом сжигал чучело Евтушенко в знак несогласия реорганизацией Союза писателей СССР в Содружество союзов писателей. В 1994 отказался принять из рук Бориса Ельцина орден Дружбы народов, объяснив причину в официальной телеграмме на имя президента: «Сегодня это уже не поможет доброму согласию и дружбе народов нашей великой страны».
Он тосковал по Советскому Союзу, как может тосковать только искренний коммунист и имперец, уверенный, что величие державы диктуется ее размерами, наличием ядерной кнопки и большим количеством покоренных провинций. В 2014 его подпись появилась под письмом 500 деятелей культуры в поддержку аннексии Крыма. Бондарев, в отличие от множества других, перекрасившихся на ходу, был искренним.
Оправдывает ли искренность неблаговидные деяния? На это ответа никто не даст. Да и не наше это дело — оправдывать, осуждать. Обсуждать — да, сколько угодно. Выносить вердикты — нет.
Это сделают без нас. На земле судят по делам, но Там — по намерениям.
Об этом можно спорить и ломать копья. Можно припоминать дурное и забывать достойное. Можно — наоборот. Все это не имеет отношения к планам Истории. Только она расставит точки над «i» — да и то нескоро, вряд ли мы доживем. Но в случае с Бондаревым можно даже не ждать вердикта Истории. Бывают события, определяющие всю последующую жизнь человека, служат ее осью, на которую нанизывается все его дальнейшее бытие.
Не каждому суждено пройти в жизни через такое событие. Бондареву было суждено — он прошел войну. Великую, страшную войну, кровь которой не высохла до сих пор. Пройдя войну, он нашел в себе силы и способности честно описать ее, в то время как господствующая идеология препятствовала как могла.
И это — то бесспорное и великое, что случилось в его жизни. И за это — искренний поклон Юрию Васильевичу Бондареву.
