В самом начале двухтысячных годов случайно видел репортаж по российскому телевидению – конвоиры вели захваченного чеченского пленного и били его прямо перед камерой. Меня тогда поразила обыденность этой съемки и то, что редактор ее пропустил в эфир. Ни комментатора эта сцена не удивила, ни прессу, ни зрителей. Во-всяком случае, в российской прессе, тогда еще вполне свободной, никакой реакции по этому случаю не помню. Хотя показано на экране было уголовное преступление.
Думаю, что это было не случайностью, а тестом. Проверкой общественности, в том числе самой активной и оппозиционной его части, на ущербность правосознания. На готовность мириться с вопиющими и публичными нарушениями прав человека и законодательства – и российского, и международного. Отношение к чеченским пленным было плохое и в антипутинской среде, поэтому реакции не обнаружилось.
Готовность общества, тогда еще относительно свободного, не реагировать на явные преступлениями правительства, раз их жертвы не вызывают симпатии, вылилась в сегодняшний кошмар, когда массовые пытки во время следствия и в российских тюрьмах стали нормой. Протесты и выступления в защиту жертв пыток ничего изменить в ситуации не могут. Поздно. Никаких механизмов влияния на поведение путинского аппарата управления и силовых органов больше нет. Как нет и правосудия.
Путин, для которого развал СССР был, по его собственным словам, самой большой трагедией в жизни, последовательно, с первых же дней своего правления восстанавливал в РФ советские реалии.
Среди них право на бесконтрольное государственное насилие –пытки, убийства, террор – и превращение правосудия в его циничную имитацию занимает первое по важности место. Оно гарантирует безопасность власти.
Второе важнейший аспект – деформация культуры, образования и науки в стране в соответствии с официальными идеологическими установками. Успех усилий в этом направлении обеспечивается все тем же государственным насилием. Точнее страхом перед ним.
Двадцать лет понадобилось Путину, чтобы сделать и то, и другое нормой жизни в Российской Федерации.
***
Вся эпоха путинского правления состоит из тестов на общественную терпимость к незаконному государственному насилию. Причем уровень тяжести регулярно предъявлявшихся обществу преступлений правительства постоянно нарастал.
Собственно, сама путинская эпоха началась с крайне наглого публичного жеста такого же рода, который остался незамеченным. В июле 1999 года Конституционный суд России признал соответствующим Конституции закон от 15 апреля 1998 г. объявляющий награбленные во время войны в Германии и других странах «странах-агрессорах» огромные художественные ценности «федеральной собственностью». До того момента существование этих ценностей – (более миллиона произведений искусства и 4,5 миллиона книг только из Германии, по данным берлинской Академии искусств), – отрицалось сначала советским, а потом российским правительствами.
Дело в том, что в 1942 году Сталин с перепугу подписал женевскую конвенцию 1907 года, запрещавшую использование произведений искусства в качестве репараций. Поэтому, более полувека награбленное в Германии тщательно скрывалось в советских музеях – Эрмитаже, музее им. Пушкина и других.
Путин с июля 1998 г. был директором ФСБ, в августе 1999 стал премьер-министром, но вопрос о его назначении преемником Ельцина был уже решен. Нет сомнения, что этот закон полностью соответствовал его взглядам и его будущей политике.
Закон, представлявший собой прямой и наглый вызов всему внешнему миру, легитимизировал сталинские военные преступления. В нем были и откровенно издевательские статьи. Например, если «перемещенная ценность» представляла собой «семейную реликвию», то можно было подать ходатайство о ее возвращении. Такое ходатайство могло быть удовлетворено «при условии оплаты ее стоимости, а также возмещения расходов на ее идентификацию, экспертизу, хранение, реставрацию и расходов на ее передачу (транспортных и других)» (ст.19).
Действие закона не распространялось «на семейные реликвии активных деятелей милитаристских и (или) нацистских (фашистских) режимов». Таковыми закон признавал Германию и ее «бывших военных союзников» — Болгарию, Венгрию, Италию, Румынию и Финляндию.
То есть, художественные ценности, принадлежащие всем этим странам и их гражданам, объявлялись законной добычей Советского Союза. А те, кто мог претендовать на возвращение «семейных реликвий» должны были компенсировать грабителю их стоимость и расходы по хранению.
О признании этого закона иностранными государствами речь идти не могла и не идет. Было понятно, что требовать его отмены от России бесполезно, но и Россия сейчас не может показать эти ценности на заграничных выставках – они в этом случае будут мгновенно конфискованы странами-владельцами в полном соответствии с международным законодательством.
Закон о «перемещенных ценностях» ошеломил внешний мир. Отсутствие громкой международное реакции на него означало молчаливое согласие иностранных государств с тем, что они имеют дело с бандитом, который в реальности может создать им гораздо большие проблемы, чем легализация награбленных Сталиным произведений искусства. Хотя тогда еще очень трудно было предвидеть насколько серьезны окажутся эти проблемы.
В то же время не помню, чтобы этот возмутительный закон вызвал возражения у внутрироссийской оппозиции. Открытое письмо Конституционному суду, подписанное Владимиром Буковским, Виктором Суворовым и автором этих строк, прошло полностью незамеченным.
Сейчас, наблюдая массовое возмущение по поводу решения Конституционного суда, разрешившего «обнулить» сроки Путина, не могу не напомнить возмущающимся, что на самом деле Конституционный суд России безнадежно скомпрометировал себя уже более 20 лет назад. И примерно таким же образом.
Но тогда мало кто посчитал нужным заметить этот путинский пробный шар по уничтожению едва начавшей формироваться российской правовой системы. Тест прошел на ура. А ведь тогда была возможность для открытых протестов. И иллюзий не было. Путин с самого начала более чем ясно дал понять, что планирует реанимировать советскую систему и советскую идеологию.
В искомом законе 1998 года было уже заложено очень многое из того, что ярко проявилось в последующие два десятилетия путинского правления, а сейчас приняло демонстративно чудовищные формы.
Во-первых, это открытое, чисто сталинское презрение к международному законодательству, запрещающему грабить музеи противника и брать художественные ценности в качестве трофеев.
Безумная конституционная поправка о приоритете российской конституции над международными договорами, принята формально только в 2020 года, когда сильно запахло жареным в связи с судом в Гааге по поводу сбитого малазийского Боинга. Но юридически зафиксировано и одобрено конституционным судом это презрение было в момент прихода Путина к власти в 1999 году. И даже демократической оппозицией это не воспринималось как нечто из ряда вон выходящее.
Во-вторых, закон восстанавливал в правах заведомо ложную советскую версию истории второй мировой войны. Он исключал из числа стран-агрессоров и зачинщиков Второй мировой войны Советский Союз, но включал в него восточно-европейские страны, ставшие либо жертвами советской агрессии в 1939-1940 гг., либо оккупированные и порабощенные СССР после 1945 года.
Это стало началом последовательной государственной кампании по официальной фальсифицированию истории второй мировой войны в советском духе. Сейчас, в 2020 году, эта кампания достигла апогея. Одна из одобренных Конституционным судом поправок к Конституции, гласит: «Российская Федерация чтит память защитников Отечества, обеспечивает защиту исторической правды. Умаление значения подвига народа при защите Отечества не допускается».
Таким образом, советская историческая ложь через 30 лет после кончины советской власти приняла форму конституционной нормы, а противодействие ей оказывается вне закона.
Образование, наука и культура в России сейчас находятся в кошмарном положении. Наросло несколько поколений путинских студентов, обученных профессионально врать и уже доросших до кандидатских и докторских титулов. С их помощью огромное количество государственных академических институтов, фондов, вузов и псевдообщественных организаций, существующих на бюджетные деньги, генерирует массу лживой антинаучной просталинской и просоветской макулатуры, забивающей профессиональные журналы, библиотеки и книжные магазины.
С принятием новой конституции противодействие этой эпидемии фальсификаций становится наказуемым – почти как в советское время.
Конституционная норма о «защите исторической правды» неминуемо тянет за собой скорое появление соответствующих законов. Прямых наследников 70 и 190 статей уголовного кодекса РСФСР советских времен, каравших за «антисоветскую пропаганду» и «клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй». Впрочем, людей по чисто идеологическим причинам сажают и сейчас, пользуясь существующими произвольно интерпретируемыми законами.
О том, чтобы противодействие этому безобразию исходило из самих академических институтов и говорить не приходится. Запуганность служащих государственных ведомств такое поведение полностью исключает. Международная деятельность, научные результаты и контакты научных сотрудников государственных организаций сегодня полностью контролируются ФСБ с неизбежными последствиями для непослушных.
***
Конечно, государственная установка на разработку лживой казенной идеологии и на тотальную фальсификацию исторической науки далеко не такая страшная вещь, как легализация пыток и убийств «врагов режима». Тут Путин далеко обошел поздний Советский Союз, правительство которого решиться на такое не могло и всегда пыталось имитировать цивилизованность.
Путинское правительство цивилизованность больше не имитирует и ничего не стесняется. Этим Путин принципиально отличается от всех советских генсеков, все-таки пытавшихся сохранить лицо перед западным миром.
Пытки, о которых шла речь в начале статьи, пока не разрешены официально, но де факто давно и сознательно легализованы. Массовые избиения при арестах и во время следствия власти особо и не скрывают, наоборот, часто они проходят под камеру. При полной уверенности исполнителей в своей безнаказанности. Так что будущие арестанты отчетливо представляет себе, что их неминуемо ждет. На то и расчет.
Точно так же население России уже приучено рядом зловещих тестов к обыденности и нормальности государственных убийств.
В декабре 2001 года в Махачкале завершился суд над группой захваченных чеченских командиров. Салман Рудев получил пожизненный срок за терроризм, Турпал-Али Атгериев и Асланбек Алхазуров соответственно пятнадцать и пять лет заключения, Хусейн Гайсумов – восемь лет. В апреле 2002 года была отклонена кассационная жалоба на приговор.
Первым, уже в августе 2002 года, умер вице-премьер правительства Масхадова Турпал-Али Атгериев, якобы от кровоизлияния в почки. Салман Радуев умер в декабре 2002 года от внутренних кровотечений. Алхазуров Асланбек умер в заключении в 2004 года.
Не приходится сомневаться, что это были казни, санкционированные правительством, скорее всего, самим Путиным. Это означает, что каков бы ни был формальный приговор, в реальности подсудимые были заранее приговорены к смерти и убиты. Причем скорость исполнения экзекуции указывала на ее демонстративный характер. Это был тоже явный тест на готовность общества мириться с бессудными убийствами под видом правосудия.
Об этой истории писала пресса, но никаких особых волнений в обществе она не вызвала. Путинская установка на бессудное физическое уничтожение тех, кого он объявлял террористами, в очередной раз успешно прошла испытания и обществом была принята без особых возражений. Стоит напомнить, что это было еще относительно вегетарианское, начальное время путинского правления.
Режим внешне тогда более или менее успешно маскировался если не под демократический, то стремящийся к демократии. Публичные дискуссии о том, строит Путин демократию или нечто совсем другое странным образом на полном серьезе велись еще дюжину лет и без очевидного результата. И это несмотря на то, что базовые принципы нового правления были очевидны с самого начала, и ничего общего с демократией не имели.
В октябре 2002 года произошел захват террористами театра на Дубровке с последующим штурмом его спецназом и гибелью более чем полутора сотен заложников от использовавшегося штурмующими отравляющего газа.
Эта мутная и намеренно нерасследованная история представляет собой серию наложившихся друг на друга преступлений власти. Здесь и использование гэбэшного провокатора-наводчика среди террористов, Ханпаши Теркибаева, таинственным образом покинувшего зал до штурма. И применение опасного для жизни заложников газа без использования каких-либо мер безопасности и попыток спасти от него заложников.
Но самый зловещий эпизод, на мой взгляд, – это расстрел всех лежавших без сознания террористов. Все остальные смерти можно списать на обстоятельства и некомпетентность штурмующих. Эти – нет.
Такой жуткий приказ о казни всех подозреваемых без суда и следствия мог отдать только Путин лично, слишком велика ответственность для исполнителей.
Зачем – можно легко предположить. Отсутствие живых подозреваемых облегчало фальсификацию следствия и избавляло власти от необходимости проводить хотя бы формальный суд. Ведь на суде пришлось бы вникать в семейную историю каждого участника теракта. Тут много чего неожиданного могло бы всплыть.
Одновременно это был сигнал всем, и собственному населению, и внешнему миру – да, мы убийцы и гордимся этим. Да, правосудия у нас в стране нет и не будет. Убиваем кого хотим и когда хотим.
Эта же ситуация повторилась и в сентябре 2004 года в Беслане. Там погибли сотни заложников во время штурма школы, захваченной террористами. Штурм сопровождался стрельбой по зданию школы из танковых пушек, гранатометов и огнеметов. При этом вести переговоры с террористами о спасении жизни заложников власти отказались. Из более чем 30 террористов, участвовавших в захвате школы, только один был случайно взят живым при попытке покинуть школу, смешавшись с заложниками, и потом приговорен к пожизненному заключению. Все остальные были убиты при штурме. Раненых не было. Следствие по этому делу так и не было доведено до конца, чему явно способствовала гибель подозреваемых в теракте.
***
Подразделения КГБ и ГРУ, занимавшиеся политическими убийствами, существовали и в СССР. Но в 1971 году Андропов распустил такое ведомство в КГБ и запретил сотрудникам КГБ участвовать в проведении ликвидаций за границей. Слишком уж велик был риск раскрытий таких убийств. И, как следствие, слишком велик был репутационный риск для советского правительства.
Для путинского правительства репутационных рисков вообще, как бы не существует. Путин не просто ввел заграничные политические убийства в нормальную практику спецслужб, он превратил их в элемент пропаганды своего режима в глазах российского населения.
Начало этому процессу было положено убийством в феврале 2004 года в Катаре бывшего вице-президента Чеченской республики Зелимхана Яндарбиева. Двое пойманных с поличным на месте преступления офицеров ГРУ были осуждены катарским судом к пожизненному заключению. Но уже в декабре 2004 года. они были переданы России якобы для исполнения наказания и их встречали в аэропорту «Внуково» с воинскими почестями. Эта деталь тоже характерна. Путину нужно было донести до общественности, как следует относиться к исполнителям его заказов на политические убийства.
В ноябре 2006 года в Лондоне от радиоактивного отравления умер Александр Литвиненко. Месяцем раньше в Москве была застрелена Анна Политковская. Именно Литвиненко обнаружил присутствие Ханпаши Теркибаева среди террористов, захвативших театр на Дубровке, а Политковская нашла его в Чечне и взяла интервью, в котором тот подтвердил, что действительно был в здании театра и связан со спецслужбами. Теркибаев погиб в автомобильной катастрофе в Чечне в декабре 2003-го, через восемь месяцев после публикации в «Новой газете» интервью с ним.
Литвиненко был отравлен полонием. Причем раскрыть это убийство удалось чудом, только благодаря тому, что Литвиненко прожил дольше, чем планировалось и буквально последние взятые у него анализы догадались проверить на полоний. Использование такого редчайшего яда напрямую указывало на соучастие в убийстве правительства России. Но даже, если бы раскрыть преступление и не удалось, мало кто мог бы сомневаться, по чьему приказу убит Литвиненко. Косвенных доказательств было с избытком. Не говоря уже о том, что исполнитель убийства Луговой был демонстративно сделан депутатом Госдумы и председателем одного из ее комитетов.
В деле Литвиненко есть один особенно жуткий момент. Мы не знаем сколько людей было убито в России пока проходили испытания полония, чтобы убедиться, что обычными методами судебно-медицинской экспертизы обнаружить его невозможно. Видимо, много. Известно, что как минимум один чеченец умер в тюрьме с теми же симптомами, что и Литвиненко.
Все это было только началом.
Все последующие годы количество очевидных преступлений российского правительства – массовые и одиночные убийства, пытки, агрессии против соседних стран, неправосудные приговоры – все время нарастало. Одновременно нарастала и изоляция путинского режима в мировом сообществе. Сейчас она достигла почти абсолютного максимума. Желающих завязывать с ним всерьез дружеские отношения практически нет даже среди стран-изгоев, разнообразных диктатур. Одновременно в России невероятно выросла численность так называемых внутренних «силовых структур», исполняющих полицейские функции и не имеющих представления о законности.
Похоже, что наступил довольно жуткий момент, когда терять Путину и его правительству совсем нечего. Добиться каких-либо выгод от внешнего мира привычным путем дипломатического жульничества больше не получается. Так же, как и отбиться от официальных обвинений в агрессиях, терроре и прочих преступлениях вроде сбитого малазийского Боинга. Кольцо международных санкций сжимается.
Российскому правительству остается только одно – и дальше полагаться только на насилие и террор, как во внутренней политике, так и во внешней. Это значит, что число убийств и внутри страны, и за границей будет только расти.
Дмитрий ХМЕЛЬНИЦКИЙ
