(Для А.Райкина)
Я не знаю, как для вас, но для меня Восьмое марта второй день рождения. Я холостяк. Не старый. Мне восемнадцать до семнадцатого года, плюс пятьдесят один, минус подоходные, плюс бездетность. Я по профессии бухгалтер. Итого мне... шестьдесят девять с копейками.
Все друзья хотят меня женить, потому что люди не выносят, когда кому-нибудь хорошо. Но я не спешу. Шестьдесят девять — время ещё есть. С моим возрастом, о котором я сказал выше, с моими данными, о которых я скажу ниже, я мог бы женить на себе весь балет Большого театра, но я не тороплюсь. Мне говорят:
— Слушай, Сигизмунд, для тебя есть девушка в Ташкенте, стройная, как козочка, ароматная, как персик.
— В Ташкенте. Улица Навои, шестьдесят пять, вход со двора, налево, отдельная квартира с отцом?
— Да.
— С чёрными глазами, заикается?
— Да.
— Тётя болела желтухой в тридцать шестом году?
— Да.
— Хорошая девушка, но зачем привязывать себя к одному месту?
Я всю жизнь менял адреса и места работы, менял, когда мне не нравился пейзаж за окном или голоса сотрудников. Зачем же мне затихать вдали? И я сказал себе: «Сигизмунд, тебе рано отдавать, ты ещё не всё взял от жизни».
И я сбежал к одной врачихе... Доцент! Вот такая толстая... диссертация, и тема очень интересная — что-то там в носу.
Такая умная женщина. Бывало, по радио: «Буря мглою небо кроет...»
— Откуда это, Сигизмунд?
Я только открывал рот и напрягал память, как она говорила:
— Ты прав — это Пушкин.
С ней я пошёл дальше всех, с ней я дошёл до загса. У меня уже был букет, мы с её мамой перешли на «ты», а папа подарил мне белые тапочки. И тут я сказал себе: «Стой, Сигизмунд. Она чудная женщина со всеми удобствами, с горячей водой, в прекрасном районе, но умна угнетающе». С таким же успехом можно жить в библиотеке или спать в машиносчётной станции.
И я бежал к третьей. Та ничего не соображала, и я почувствовал себя человеком. Я сверкал остроумием, я пел и решал кроссворды. А она сидела, раскрыв рот. Когда человек, раскрыв рот, смотрит на вас целый день, это приятно. Но через месяц это начинает раздражать. Я ей говорю: «Закрой рот, я уже всё сказал». И хотя был ужин, и нас поздравляли, и её папа подарил мне белые носки, я сказал себе: «Стоп, Сигизмунд, шутки шутками, но могут быть и дети». И я бежал домой... где из живых людей меня ждёт только зеркало.
Но сегодня, женщины, у нас с вами большой день... Я чувствую, что я созрел. Сегодня я выгляжу, как никогда. У меня ещё стройная фигурка, блестящая в некоторых местах голова, слегка подкашивающиеся ноги, небольшое пришепётывание при разговоре, посвистывание при дыхании и поскрипывание при ходьбе. Но если меня в тихом месте прислонить к тёплой стенке, со мной ещё очень, очень можно поговорить! О Восьмом марта, о весне, о вас, женщины...
Готовьтесь, птички! Я еду к вам на трамвае!
