10-летие так называемой Мюнхенской речи Владимира Путина стало одной из самых обсуждаемых тем среди специалистов, которые пишут о России. Ведь именно 10 лет назад российский президент бросил самый настоящий вызов не просто Западу, но всему мировому порядку, который сложился после Ялты и краха Советского Союза. И пообещал сформировать новый порядок, элементы которого мы видим уже сегодня – в уничтоженном Алеппо, разрушенном Донецком аэропорту, изолированном от мира Крыме. В войне против Грузии и войне против Украины. В поддержке человеконенавистнических режимов на Востоке и политиков-маргиналов на Западе. 10 лет назад Владимир Путин от имени Российского государства дал публичную клятву служить злу, разрушению, деструкции и смерти – и оказался верен этому страшному обету.
Но утверждать, что корни российской внешнеполитической деструкции нужно искать в речи Путина 10-летней давности, я бы не стал. Я, например, хорошо помню другую речь, которую весьма либеральный министр иностранных дел России Андрей Козырев произнес в Стокгольме 25 лет назад. Тогда это выступление назвали примером «шоковой дипломатии», так как сам Козырев отказался от его содержания буквально через несколько минут. Но что интересно – если сейчас прочитать стокгольмскую речь Козырева, то окажется, что ее основные тезисы являются постулатами современной российской внешней политики. В частности, глава российского внешнеполитического ведомства говорил о том, что на пространстве бывшего Советского Союза Россия будет отстаивать свои интересы любыми средствами, включая военные и экономические. О том, что бывшим советским республикам лучше объединиться в новую федерацию или конфедерацию вокруг России – и об этом пойдет жесткий разговор. О том, что сближение России с Европой имеет свои границы – учитывая заинтересованность страны в Азии. О том, что Запад имеет дело с государством, которое способно постоять за себя и своих друзей. И о том, что рассчитывать на то, что Россию постигнет судьба Советского Союза, не стоит.
Уже потом, поясняя смысл своего сенсационного выступления, Козырев утверждал, что продемонстрировал взгляды «не самой крайней оппозиции в России» и пытался предупредить, что может произойти, если Запад откажет в поддержке Борису Ельцину и его соратников. Но министр лукавил. Он продемонстрировал взгляды не оппозиционеров, а ельцинского окружения. Взгляды, которые тогда полагалось скрывать – потому что Россия действительно нуждалась в экономической и политической поддержке Запада и боялась повторить судьбу Советского Союза, ведь настроения многих народов ее собственных республик тогда были связаны с мечтой о независимости, а не с новыми десятилетиями жизни под Москвой. Сложные отношения с Татарстаном и война с Чечней были наилучшей иллюстрацией этих опасностей. У Кремля просто не было возможностей действовать в привычной для себя роли «распределительного центра» для регионов России, а к другой роли российская элита просто не была подготовлена. Сказанная в Татарстане фраза Ельцина «берите столько суверенитета, сколько сможете» была лучшей иллюстрацией этой слабости – и отложенной угрозой одновременно.
Но уже тогда Кремль вел себя на постсоветском пространстве, как слон в посудной лавке. Уже тогда в Москве не было даже тени уважения к суверенитету и самостоятельному выбору бывших союзных республик, которые стали независимыми государствами. Уже тогда российские сторонники и агенты были заняты сменой власти в Украине, Грузии, Азербайджане, Таджикистане, уже тогда «демократическая Россия» превратилась в покровителя доставшихся ей в наследство от Горбачева и Лукьянова «советских заповедников» в Приднестровье, Абхазии и Южной Осетии, уже тогда разрабатывалась первая спецоперация по аннексии Крыма. А в 1996 году наследником Андрея Козырева на посту министра иностранных дел России стал матерый советский номенклатурщик и разведчик Евгений Примаков – и внешняя политика страны окончательно стала советской, Ельцин с его «демократией в сердце» был лишь витриной этого превращения. Козырев в своей стокгольмской речи «понарошку» утверждал, что «великая Россия» не оставит без поддержки Сербию. Примаков на самом деле разворачивал свой самолет, чтобы продемонстрировать американцам неприятие попыток остановить гуманитарную катастрофу в Косово, устроенную Слободаном Милошевичем. Марш-бросок российских «миротворцев» в аэропорт Приштины, который чуть было не привел к войне между Россией и НАТО, произошел при Ельцине, а не при Путине. И в обоих случаях «демократическая Россия» рукоплескала. Рукоплескала Примакову, который предпочел диалогу и защите своей позиции жест в стиле Громыко. Рукоплескала генералу Заварзину, который чуть было не погрузил страну в бессмысленную войну. Россия готова была к реваншу уже тогда. Не хватало только нефтедолларов.
Самое лучшее доказательство этого тезиса – в том, что попытка Козырева обратить внимание на альтернативу Ельцину увенчалась безусловным успехом. На Западе понимали, что конкуренты Бориса Николаевича куда опаснее и консервативнее первого российского президента. И Запад действительно никогда не отказывал Ельцину в поддержке. И последовательно закрывал глаза на очевидные нарушения демократии в России – 1993 год, чеченскую войну, ставшие триумфом олигархии и проходимцев вторые ельцинские выборы, практическое уничтожение свободных медиа, которые были поставлены под контроль клановых группировок… Все это казалось неважным по сравнению с самым главным – сохранением демократии в России, недопущением развития ситуации в сторону «стокгольмской речи» Козырева. А в результате Ельцин передал власть человеку, который 10 лет назад произнес в Мюнхене речь похлеще козыревской. Как же так?
А так, что министры иностранных дел, которые слушали в Стокгольме своего коллегу, просто его не поняли. Речь Козырева была не просьбой о поддержке, а точной характеристикой внешнеполитических взглядов нового руководства Российской Федерации – просто, в силу служебного положения, министр не мог сказать об этом вслух. Если бы к ельцинской России тогда относились бы взыскательно, если бы за помощь требовали настоящих реформ, а не надувательства, если бы на войну реагировали бы санкциями и требовали бы решать конфликты внутри страны мирным путем, а не с помощью вооруженных сил, если бы не боялись ухода Ельцина и понимали бы, что в сердце у первого российского президента не было и не могло быть ничего, кроме жажды власти, то и Путина бы никакого не было бы. И мюнхенской речи тоже. И Россия могла бы гораздо раньше стать совершенно другой страной, которая бы не пугала весь мир и своих соседей своей агрессивностью и непредсказуемостью. Словом, все могло бы быть совершенно иначе.
Но, выслушав российского министра иностранных дел, западные политики в очередной раз уверились, что им очень повезло с Борисом Ельциным и с его командой. И что эту команду лучше не менять и не сердить – потому что на смену ей может прийти только самое настоящее чудовище, которое предъявит претензии от имени «великой России» на все, что считал своим Советский Союз. И в результате этой политики действительно дождались чудовища с претензиями. До Мюнхенской речи Путина тогда оставалось еще 15 лет.
