Иосиф Бродский действительно был крупнейшим русским поэтом-мыслителем своего времени. Все, без исключения, остальные были столько же русскими, сколько и советскими. Он единственный был русский без малейшей советской примеси – и потому с первого послесоветского дня не упускал из виду Украину.
Его единственного её уход из России по-настоящему мучил. Потому что он единственный знал каждой клеткой своего существа, что без Украины нет России, а ему хотелось, чтобы она была – и никому этого так не хотелось: никаким Распутиным с Беловыми, Искандерам и Битовым, Ахмадуллиным с Вознесенским и Евтушенко и пр., и пр. Их совокупная советская душа не могла вместить России как России, как некоей сущности со своей судьбой, которая может не книжно занимать мыслящего человека с воображением.
Об этом мне подумалось над парой строк показаний шведского литературоведа – как ехал однажды в машине с Бродским по американской дороге, и тот поносил и поносил Украину, и не мог остановиться, а когда остановился, то сказал с улыбкой, что слышали бы эти его речи те шведы, которые присудили ему Нобелевскую премию… Да, подумал я без удивления, Украина его не отпускала.
Это было в самом начале послесоветской эпохи. В самом-самом начале! Уже было написано его стихотворение, которое сегодня в очередной раз привожу на своей странице… Ну, кто, скажите, кто из советских литераторов, не говоря о прочих, заморачивался тогда украино-русским вопросом?! У кого, скажите, у кого так болело сердце от ясного сознания, что свобода Украины – это завершение истории России как России?
Хотите понять, почему Россия напала на Украину, почему она не могла на неё не напасть и почему это станет завершением её исторического существования – читайте стихотворение Бродского… с моим предисловием 2015 года.
ПОЛОСАТЫЙ МАТРАС
Об одном стихотворении Иосифа Бродского.
Если это стихотворение не только Бродского, но и от лица Бродского, то все остальные, им подписанные, – не его. Это типичное ролевое сочинение. Здесь определённо есть герой. Мы отчётливо слышим его бичеватый голос где-то на нарах или у пивного ларька, последнего из советских. Он не может слова вымолвить без «звонкой матери», он знает, как это – ставить слабака «на четыре кости», посылать его в виде последнего довода «на три буквы», «грызть», а не есть курицу.
«Скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!», – так и сегодня не один выкрикивает перед зомбоящиком и добавляет, отхлебнув из горла: «Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит».
Герой Бродского в кураже от национально-государственной обиды, но, как и положено русскому, вовсе не дурак.
«Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой, слава Богу, проиграно». Так начинается стихотворение. Считают, даже литературоведы, что речь идёт о проигрыше шведа, но тогда зачем бы он тут понадобился? В том-то и дело, что если событие 1991 г. представить как новую Полтавскую битву, то победителем в ней оказывается швед, с чем герой и поздравляет его в насмешку над Россией – над собой. Сегодня такая оценка выглядит ещё более точной, чем тогда. Независимость для Украины могла означать только путь на Запад, к «прочему шведу» – иначе не имела бы смысла. Русская победа 1709-го обернулась поражением 1991-го, дело привычное.
Этой парой строк, собственно, исчерпывается содержательная часть текста. Остальное – чуйства, ругань. Хотя нет, пожалуй. Присутствует глубокое, до печёнок, сознание огромности потери.
«Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба, / нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба»… «Больше, поди, теряли – больше людей, чем денег. / Как-нибудь перебьемся»… Такой откровенной боли, причинённой уходом украинцев, русская литература с тех пор нам не явила, а прошло больше двадцати лет. Больше никто, хорохорясь, не выдал себя «слезой из глаза», на которую «нет указа». Он, наконец, сразу отвергает взгляд на «хохлов» как на предателей – взгляд бесконечно, с первых царских слов о Мазепе, фальшивый, рассчитанный на чернь.
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Не торопитесь, пожалуйста: это не про советское время, иначе при чём бы тут были иконы и Рязань? Это – про годы ордынской службы, когда своих же, православных, секли, бывало, как капусту.
Прорывается и серьёзное понимание обоих этносов, и уважение к украинскому – можно сказать, проникновенное. Мы, «кацапы» – непоседливость, нам подавай и подавай земель, а «хохлы» – оседлость, постоянство, у них не зЕмли, а земля.
«Вас родила земля, грунт, чернозем с подзолом»… «Это земля не дает вам, кавунам, покоя», а не просто наше господство.
Самые трудные последние строки, трудные и странные.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
«И вам»? Почему «и»? Значит, вслед за нами, русскими? Мы, стало быть, уже кончились или вот-вот кончимся – раньше вас – из-за вашего ухода?! И почему «бугай» должен в последнюю минуту вспомнить Пушкина, о котором понятия не имел в течение всей жизни – на то и «бугай», у него другое на уме? Легко догадаться, какие «строчки Александра» мог иметь в виду поэт, именно он, а не его герой на сей раз, и какую «брехню Тараса». «Строчки Александра» – наверняка что-то умилительное, безобидно-краеведческое: «Тиха украинская ночь…». «Брехня Тараса» – это, конечно, о коварном и жестоком «москале». Получается, что к концу стихотворения автор или забыл, что пишет нечто ролевое, или намеренно решил высказаться от себя. Выходит, украинофоб? Верится с трудом, хотя для славных сынов России говорить гадости об украинцах, роняя себя до Охотного ряда, – что с горы катиться. Белинский, Достоевский и далее вплоть до неутомимого Солженицына. Великорусская грязнотца, она живуча и заразительна, но Бродский всё-таки человек уже во многом западный, знающий, что плеваться по-достоевски – стыд и срам. Или всё-таки забылся от расстройства?
Можно слышать: кто гадал бы о таких вещах, кто обратил бы внимание на это стихотворение, если бы его написал не Бродский? Наверное, всё же обратили бы... Хорошо передана душевная муть, и намечен простор для додумывания. Вот эта картинка: «бугай», в агонии царапающий края матраса. Представляется обстановка отнюдь не домашняя. Есть ли русский, кому ничего не говорил бы полосатый наматрасник как принадлежность поезда, больницы, казармы, лагеря? Вкупе с остальными приметами лагерного быта, языка и тона – это же смерть в лагере, в тюрьме! Герой (то ли всё-таки автор, поди разбери) просто забыл, что существует смерть и в другой обстановке, на воле. Ему кажется, что всяк умирает на таком полосатом, жёстком. Украинцы и не любы ему потому, что рискнули, ушли, сбежали из лагеря: «Как в петлю лезть – так сообща…». Казалось бы, ну, так и ты беги! Нет. Нет, ибо это значило бы рискнуть пайковой баландой, хлевным уютом барака. Боязно. Отсюда и проклятья вслед ушедшему - блатные, глупые и бессильные. Лирический герой этого стихотворения – плохой русский человек, которому больно. Больно, как видим, бывает и плохим, иной раз даже больнее, чем хорошим. Грязь в русской душе может причинять ей такие страдания, от которых спасение только в петле. Это знали герои Достоевского, знал и он сам, писавший о славянах, украинцах в том числе, с такой злобой и тоской, что диву даешься, как нашел в себе силы продолжать жить после этого. Вина их перед ним была в том, что, как предвидел, не останутся навечно под Россией, а потянутся к Европе.
Иосиф Бродский
На независимость Украины
Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,
слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,
"время покажет Кузькину мать", руины,
кости посмертной радости с привкусом Украины.
То не зелено-квитный, траченный изотопом, -
жовто-блакытный реет над Конотопом,
скроенный из холста, знать, припасла Канада.
Даром что без креста, но хохлам не надо.
Гой ты, рушник, карбованец, семечки в полной жмене!
Не нам, кацапам, их обвинять в измене.
Сами под образами семьдесят лет в Рязани
с залитыми глазами жили, как при Тарзане.
Скажем им, звонкой матерью паузы медля строго:
скатертью вам, хохлы, и рушником дорога!
Ступайте от нас в жупане, не говоря – в мундире,
по адресу на три буквы, на все четыре стороны.
Пусть теперь в мазанке хором гансы
с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.
Как в петлю лезть – так сообща, путь выбирая в чаще,
а курицу из борща грызть в одиночку слаще.
Прощевайте, хохлы, пожили вместе – хватит!
Плюнуть, что ли, в Днипро, может, он вспять покатит,
брезгуя гордо нами, как скорый, битком набитый
кожаными углами и вековой обидой.
Не поминайте лихом. Вашего хлеба, неба,
нам, подавись мы жмыхом и колобом, не треба.
Нечего портить кровь, рвать на груди одежду.
Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.
Что ковыряться зря в рваных корнях глаголом?
Вас родила земля, грунт, чернозем с подзолом.
Полно качать права, шить нам одно, другое.
Это земля не дает вам, кавунам, покоя.
Ой да Левада-степь, краля, баштан, вареник!
Больше, поди, теряли – больше людей, чем денег.
Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза –
нет на нее указа, ждать до другого раза.
С Богом, орлы, казаки, гетманы, вертухаи!
Только когда придет и вам помирать, бугаи,
будете вы хрипеть, царапая край матраса,
строчки из Александра, а не брехню Тараса.
1991
