Если упростить эту дискуссию, то она сводится к простому вопросу. Стала ли война тем необнуляемым опытом, который прописался в стране на уровне коллективной памяти? Рождает ли этот опыт коллективную этику? В том числе и этику поведения, которая будет перевешивать профессиональную, спортивную и любую другую идентичность.
Украина ищет ответ на этот вопрос уже восьмой год лет. Спор идет о том, каким должен быть функционал государственной машины. Как именно она должна бороться с вражеской пропагандой. Какой арсенал средств стоит вверять официальному левиафану. Можно ли выиграть войну на «рыночных» условиях и насколько эффективен «информационный протекционизм».
Один лагерь твердит о том, что войны идут не за реальность, а за представление о ней. Что если институциональная Украина не придет на эту войну, то это не значит, что войны не случится. Что институт школьного и высшего образования должен готовить не только профессионала, но и гражданина.
Другой лагерь упирает на то, что двадцать первый век не похож на предыдущий. Что новые технологии сделали мир прозрачным и убрали границы. Что пропаганда неэффективна, ограничения бесперспективны, а окончательную точку в вопросе ставят не запреты, а конкуренция.
Первый лагерь требует ограничивать гастроли тех, кто поддержал агрессию против Украины. Подвергает остракизму тех, кто поддерживает Российскую Федерацию. Ратует за украинизацию и декоммунизацию.
Второй лагерь скептически называет конкурентов «комсомолом», а государственные подходы – «казенщиной». Уверяет, что попытка политизации молодежи обернется ростом антигосударственных настроений. Предупреждает об опасности появления поколения, выросшего с «фигой в кармане».
Первый лагерь говорит, что самоустранение украинского государства из сферы идеологии облегчило России оккупацию Крыма и Донбасса. Что нет никакого смысла снова наступать на старые грабли. Что попытки объявить творчество/спорт/культуру «вне политики» обречены, потому что в самом широком смысле «политика» – это дискуссия о желаемом будущем.
Второй лагерь скептически сравнивает государственную машину со средневековым рыцарем в панцирных доспехах. Который выходит в полном облачении сражаться с осиным роем. И предрекает ему неизбежное поражение – потому что ни оружие, ни броня не способны помочь ему в битве с противником.
Второй лагерь безусловно во многом прав. Например в том, что современные технологии позволяют обходить запреты. Что песни «подсанкционного» артиста из плейлиста никто изъять не может. Что в группе «до тридцати лет» больше всего тех, кто согласен с российским тезисом про «один народ».
Но их правота была бы полной, если бы мы наблюдали точно такую же молодежную фронду государственной политике в других странах. А там все как раз наоборот.
В мае 2021 года российский Левада-центр провел соцопрос о Сталине. Респондентов просили определиться со своим отношением к идее установке памятника советскому диктатору. Эти опросы центр проводит последние пятнадцать лет, а потому мы можем оценить динамику настроений.
Оказалось, что за пятнадцать лет число сторонников памятника Сталину в России выросло с тридцати до пятидесяти процентов. Число противников упало с 37% до 20%. Аргументы довольно просты: «это наша история», «Сталин великий человек», «навел порядок», «выиграл войну».
Рост сторонников случился во всех социальных группах. Но самый драматичный рост случился в среде российской молодежи. В 2005 году идею памятника Сталину поддерживало 11% людей в возрасте от 18 до 24 лет. Сегодня таких 50%.
Все эти цифры вряд ли можно объяснить чем-то, кроме российской информационной политики. В эпоху Путина оценка фигуры Сталина постоянно дрейфовала в сторону «величия». Не диктатор, а «эффективный менеджер». Не палач, а «государственник». Не автор рукотворных геноцидов, а «оболганный правитель». Результат на табло.
Хотя, с точки зрения скептиков, цифры должны быть совершенно иными. Ведь интернет должен помогать молодым и продвинутым в поиске контента. Ведь госпропаганда должна быть априори неэффективной в битве за умы. Ведь «казенщине» они заранее отказывают в эффективности, а информационная политика, по их мнению, должна лишь плодить число скептиков.
Почему-то не плодит.
Даже наоборот. Оказывается, что молодежь по степени восприимчивости ничуть не отличается от старшего поколения. Что лобовая пропаганда на уровне государственных институтов способна быть эффективной. Что никакая «прозрачность мира» и «доступность информации» не служит подспорьем.
Все сказанное не стоит расценивать как призыв к цензуре. Речь лишь о том, что новая эпоха не делает молодежь неуязвимой перед традиционной пропагандой. Технологии двадцатого века способны быть эффективными в двадцать первом. Информационные войны продолжаются вне зависимости от того, что вы думаете об их эффективности.
В случае неявки соперника побеждает тот, кто пришел.
