«Я русский по душе и француз по воспитанию», – говорил о себе Генсбур. Не в пример французам он был расточителен в деньгах. Однажды в телеэфире сжёг купюру в пятьсот франков – о, это имело резонанс! В другой раз они шли с Бруно Байоном мимо антикварного магазинчика, и Генсбур заявил, что ему нужно срочно выбрать подарок. Зашли в лавку, Байон утверждал, что в ней был только хлам, но Генсбур таки купил игрушку, отдав за неё немыслимую сумму. Потом, повернувшись к другу, сказал: «Это тебе!» Тот ответил, что дорогущую ерунду не примет, и если Генсбур продолжит настаивать, он просто растопчет её ногами. В итоге они топтали её вместе. На первом свидании с Джейн Биркин Генсбур положил в футляр для инструментов каждому музыканту клуба «Распутин» по банкноте в сто франков – за то, что исполнили несколько вальсов для Джейн. И подобных штрихов к его портрету не счесть. Что ещё было русским в его натуре? Может быть, сильная нелюбовь к себе? Его друг и собутыльник журналист Бруно Байон почему-то считал, что презрение к себе у него было возведено в ранг монашества. Хотя монахом Генсбура точно нельзя назвать.
Его родители в 1919 году через Стамбул бежали из России во Францию. Причём версий российского места их происхождения существует несколько – от Феодосии и Одессы до Санкт-Петербурга. Но всё же Одесса. Отец был ашкенази-евреем, имел классическое музыкальное образование, полученное в Санкт-Петербургской консерватории, и во Франции зарабатывал игрой на фортепиано в городских клубах и модных кафе. Он же впервые усадил сына за инструмент – первое выступление Гинзбурга-младшего для публики случилось в возрасте восьми лет. Да, Люсьен Гинзбург – это имя он получил при рождении. Когда через много лет Сержу Генсбуру кто-нибудь говорил, что он родился под счастливой звездой, он уточнял, что звезда была жёлтой и шестиконечной.
Вторую мировую они с семьей укрывались в свободной зоне под Лиможем. В 1943-м там проводились крупные гестаповские облавы, и еврейская часть беженцев была вынуждена носить звезду Давида. Помимо всех еврейских бед он переживал свою собственную: внешность маленького Люсьена была точь-в-точь, как на немецких карикатурах, демонстрирующих классического еврея – и об этом ему не ленились трезвонить друзья.Ещё до войны Люсьен начал учиться живописи, а после возвращения семьи в Париж в 1945 году поступил в лицей в Кондорсе, однако скоро оттуда вылетел. Однако бредить живописью не перестал. Он работал как заведённый, эскиз за эскизом, рисунок за рисунком, и вскоре стал студентом Академии на Монмартре. А через некоторое время обнаружил, что его работы недостаточно хороши для того, чтобы стать в ряд между Гойей и Пикассо. Люсьен сжёг их. Сохранились крохи – например, уличное кафе на Пляс дю Тертр, в сердце Монмартра. По этому рисунку похоже, что мир потерял большого художника, но также похоже, что художник просто перешел из одной ипостаси в другую.
Он подрабатывал игрой на пианино в кабаках поначалу исключительно из-за денег, хотя и джазом увлекался всерьёз – впрочем, как и классикой. Кроме того, внимательно следил за развитием исполнительской техники. Где-то на разломе поиска творческого приложения из него вдруг стали просачиваться мелодии, а за ними потянулись слова. Это не была поэзия в полной мере – песенные тексты он вообще поэзией не считал, да и саму песню называл низким жанром. Однако песня оказалась идеальным полем для публичного высказывания. Кроме того, впоследствии выяснилось, что в песне его конструкция мира выглядит диковинной новизной.
Ему предлагали петь в парижском клубе Milord L'Arsoille, где долгое время он играл по вечерам, но к своим вокальным данным Генсбур относился трезво. Во время одного из первых выступлений на сцене, которую тогда он разделил с Жюльетт Греко, он пел, а в зале разговаривали. Жюльетт, искренне болеющая за этого очаровательного, дерзкого, лопоухого безумца, была в отчаянии, Генсбур проклял всё на свете, но мужественно закончил выступление. Он решил, что ему уместней сконцентрироваться на сочинительстве. Засылал свои песни в Общество композиторов и издателей музыки, сочинял для травести-кабаре «У мадам Артур». Словом, между 1954 и 1957 годами он напряжённо и так же самоотверженно учился музыке, как чуть раньше – живописи.В 1957 году произошло несколько важных для него событий. Он развёлся со своей первой женой Елизаветой Левицкой, взял себе полноценный псевдоним, соединив имена Томаса Гейнсборо и Сергея Рахманинова, а также встретился с известным джазовым трубачом и композитором Борисом Вианом. Вот как раз общение с Вианом и расплело «гордиев узел» его сомнений в собственной музыкальной состоятельности. Публика и представители музыкальных компаний Генсбура либо горячо принимали, либо отвергали. Свой первый диск он записывал на лейбле Phillips, работая с Вианом и Аленом Гораге. Тот, кто не понял его композиций, записал его в новаторы, а диск был даже отмечен гран-при престижной французской премии Академии Шарля Кро. Однако второй диск оказался неудачным, и Генсбур решил писать музыку для других исполнителей. Точнее, исполнительниц. И до конца 70-х он на сцену сам не поднимался.
Он говорил: «Я люблю заставлять актрис петь – это и весело, и приятно». Далида, Франс Галль, Мирей Дарк, Валери Лагранж, Мишель Мерсье, Анна Карина, Джейн Биркин, Катрин Денёв, Брижит Бардо, Изабель Аджани, Ванесса Паради – это не полный список. Мсье Генсбур производил хиты в промышленных масштабах, и французский шоу-бизнес был ему весьма признателен. Простой расчёт, говорил автор: «Если написать 12 безупречных песен для одного исполнителя, то в лучшем случае только две из них пойдут на радио, остальные не заметит никто. Однако если написать 12 песен для 12 разных исполнителей, все они могут стать хитами». «Восковая кукла», которую исполняла молоденькая Франс Галль с 1958 года, принесла ему в общей сложности 45 миллионов франков.«Я тебя люблю... Я тебя тоже нет» – песня, изначально написанная Генсбуром для Брижит Бардо. Их бурный роман скоропостижно начался в 1967 году и так же быстро завершился. Из уважения к своему тогдашнему супругу Гюнтеру Саксу Брижит попросила Сержа не выпускать сингл. Но песня-то была чертовски хороша! Когда он встретил свою настоящую любовь Джейн Биркин, песня колотилась в сердце с особым неистовством. Дал послушать Джейн – она потом рассказывала, что от возбуждения у неё вспотела шея.
Они перезаписали её – Джейн спела песню на октаву выше своим тоненьким голоском в Англии. О, сколько шуму наделали эротические придыхания Джейн, похожие на оргазмический стон! Песню запретил Ватикан, главу звукозаписывающего лейбла арестовали, радиостанции были вынуждены транслировать «минуса» – только мелодию, без голоса. Журналисты спрашивали: «Вы действительно записывали эту песню в постели?!» «Что вы, – отвечал Генсбур, – если бы мы делали это в постели, вышла бы не песня, а целая долгоиграющая пластинка». Сингл сделал Генсбура и Биркин знаменитыми на всю Европу.В 1972-м случился его первый сердечный приступ, но он оправился. С Джейн они прожили 12 лет и считались образцовой парой, ими было невозможно не любоваться. Для неё он написал её лучшие альбомы. У них родилась дочь Шарлотта, и в подростковом возрасте она снялась в клипе отца на песню про инцест – вот уж в чём он раскаивался позже. Серж и Джейн расстались к концу 70-х – он особенно крепко запил, она некоторое время терпела, а потом поняла, что больше не может. Это не стало неожиданностью, он и сам прекрасно понимал, но красок в жизни существенно поубавилось. Он продолжал писать, причём темы становились всё жёстче. От прямолинейных высказываний о любви он перешёл к остросоциальным – нацизм, авторитаризм. Он записал «Марсельезу» на ямайские мотивы – ультрапатриоты были готовы разорвать его на куски.
«Хулиган французского шансона», «король эпатажа», «великий француз», «бабник», «прохвост и эротоман», «женоненавистник», «тонкий эстет», «изящный интеллектуал» – как журналисты и друзья только не называли Сержа Генсбура. Он никогда не злился, перед камерой бывал, как дитя, искренен и трогательно открыт. Сам он говорил, что всегда хотел встряхнуть людей, ведь только так можно обнаружить личность каждого. А что касается его невоздержанности во всём, друзья вспоминают, что она была не такой уж всеобъемлющей. Например, пил он явно меньше, чем говорил об этом, а своей главной любви «неугомонный бабник» ни разу не изменил. Проповедовавший вседозволенность, Генсбур в своей жизни тщательно соблюдал чувство меры и никогда не терял чувство стиля, как истинный француз. Сигарету изо рта не выпускал – это правда.Автор главных хитов Франции 70-х и 80-х, создатель более 20 собственных альбомов, он снялся во множестве фильмов, писал сценарии и великолепную прозу. Жаль, что так мало, кстати, его роман «Евгений Соколов» стоит неоднократного прочтения. Он любил прекрасных женщин и стал отцом четверых детей. Но последние годы своей жизни сознательно провёл в одиночестве – в доме, стены которого были выкрашены в чёрный цвет и не имели зеркал. Одно из интервью Генсбура с Байоном было посвящено разговору о смерти. Бруно трюк показался дешёвым, но не Сержу. На его счету к тому времени было уже четыре инфаркта.
Генсбур со смаком представлял смерть от огнестрельного ранения в тот момент, когда он клеит на улице очередную красотку. Предсказывал холодный октябрь в начале 90-х – засыпание природы, предвестник белой вечности. С годом он почти угадал, но не с месяцем. Он умер в 1991-м в марте, когда природа просыпается и грядёт буйство жизни. Умер Генсбур от пятого инфаркта, прямо за рабочим столом. Жизнь его на сей раз изрядно подколола: за несколько недель до смерти он практически не выходил из дома, какие уж там красотки.
