14 августа исполнится ровно месяц с момента первой акции, связанной с выборами в Мосгордуму. 14 июля представители оппозиции провели несанкционированную акцию «За допуск независимых кандидатов на выборы в Мосгордуму». Тогда в ней приняло участие около тысячи человек. Сегодня лидеры протеста сидят в следственных изоляторах, против рядовых участников возбуждены уголовные дела за организацию массовых беспорядков. Тематически протест явно вышел за свои рамки, к лозунгу «Допускай!» добавился лозунг «Отпускай!», вместо тысячи на митинг 10 августа уже вышло почти 50 тысяч. Но есть ли будущее у этого протеста и сможет ли он стать началом политических перемен в стране? Об этом в интервью Znak.com размышляла политический публицист Лилия Шевцова.
«В правящем классе есть те, кто надеется, что Навальный сыграет роль Терминатора»
— 10 августа в Москве на акцию протеста вышло около 50 тысяч человек. Много это или мало?
— Конечно, мало. Меньше, чем в 2011–2012 годах. Дождь. Отпуска. Страх, что поколотят. Но нельзя оценивать это событие по количеству митингующих. Важнее другое. Люди упорно выходят, несмотря на эскалацию репрессий.
Каждая акция сегодня подтверждает новое качество протеста. На улицу выходит молодое поколение и студенчество. Горючий материал. На протестные акции выходят и в регионах. Это говорит о том, что в России происходят глубинные сдвиги. Люди выходят сказать власти, что она их допекла! Своим цинизмом, жестокостью, коррупцией.
Московский митинг показал и необходимость для оппозиции осмысления, что делать дальше. Как структурировать недовольство и выработать как московскую, так и общенациональную повестку, чтобы в Архангельске и Екатеринбурге поддержали требования москвичей? И чтобы в Москве вышли с поддержкой Шиеса и Екатеринбурга?
Власть разрешила собраться в Москве на протестный митинг. Ей было важно выпустить пар по разрешенному желобу. Но еще важнее — понять градус протеста и решить, как балансировать репрессии и компромиссы. Судя по тому, как власть реагирует, она будет подкладывать дрова в топку.
— Каждую субботу ситуация вокруг выборов в Мосгордуму обостряется. На ваш взгляд, действительно ли они так важны? Почему именно они стали камнем преткновения?
— Выборы в Мосгордуму никогда не были важны. Ведь эта дума — это фантик без начинки, обрамление вседозволенности московского мэра. На этот раз случилось неожиданное. Московские активисты решили взять штурмом местные органы власти. Они сумели хорошо выступить на муниципальных выборах в 2017 году. Их следующим шагом стала Московская дума. Для власти оказалось сюрпризом, что независимые кандидаты сумели пройти заградительный барьер в виде сбора подписей 3% избирателей округа. Это в среднем 5–6 тысяч штук. Причем за короткое время. К ужасу мэрии, независимые собрали подписи.
Но ни мэр Собянин, ни Кремль не были готовы допускать независимых в городское собрание. Мэрия не хотела, чтобы выскочки совали свой нос в ее дела. Для Кремля невозможно допустить в легальное поле команду Навального — он воспринимается властью как главный враг. Черный демон, которого нельзя даже называть по имени.
Вот вам начало противостояния. Москва взревела, когда независимых не пропустили на выборы. Власть решила, что не может сдать назад.
Но к чему привело противостояние? Недовольные москвичи теперь понимают, что свободных выборов в гордуму не будет. Значит, нужно переходить к радикализации требований. Например, к требованию отменить сейчас эти выборы.
Московские власти допустили системную ошибку. Зарегистрируй они несколько умеренных кандидатов, — и им, возможно, удалось бы предотвратить появление сплоченной оппозиционной группы лидеров.
— Команду Навального власть бы не пропустила ни в коем случае. А потому недовольства вряд ли удалось бы избежать. Но собянинская команда сделала все, чтобы повысить градус протеста. Они спровоцировали массовый политический конфликт. Теперь эту проблему приходится решать Кремлю.
Журналисты детально описали команду во главе с замом Собянина Натальей Сергуниной, которая готовила избирательную кампанию. До этого эти люди занимались ликвидацией торговых палаток в Москве. Так что можно было предположить, что они сделают на ниве политики. Тот факт, что Собянин и его люди создали проблему, с которой не смогли справиться, говорит о том, что Сергей Семенович подрубил своими руками свои шансы на роль общенационального политика.
Впрочем, в любом случае у них возникли бы сложности. В Москве появились активисты новой волны, которые готовы преодолевать запретительные барьеры. А это означает для власти подрыв ее системы самозащиты.
— Вы говорите: «подрубил шансы». А может быть, ему подрубили? Существует мнение, в том числе в оппозиционных кругах, что Навальный — это провокатор, связанный с некоторыми группами во власти. Не служит ли он инструментом в интересах тех элит, которым давно уже надоел Путин, всевластие «чекистов», а также и Собянин, но сказать вслух они об этом не могут?
— Мы с вами вступаем на почву конспирологии, популярную в России по причине того, что у нас нет достоверной информации о властной «закулисе». Мы заменяем информацию воображением. При нынешней тотальной слежке за всеми значимыми политическими фигурами и особом внимании власти к Алексею Навальному вряд ли во власти есть силы, которые ему рискуют помогать. Это чревато серьезными неприятностями.
Но можно предположить, что в правящем классе есть те, кто надеется, что Навальный сыграет роль Терминатора. На худой конец внесет свою лепту в подковерную борьбу кланов. А возможно, и в падение надоевшего «вождя».
«Налицо признаки не кризиса системы, а ее деградации и гниения»
— Как вы считаете, что проявилось через московские события вокруг выборов: кризис политической системы, начало революции, начало госпереворота, о котором мы с вами говорили в начале этого года?
— Сейчас модно говорить о кризисе власти и начале революции. Но этот тот случай, когда желаемое воспринимается как реальность.
В 2011–2012 годах, когда Москва выходила на улицу, мы тоже убеждали себя, что власть в кризисе и революция за порогом. Тогда оснований для такого вывода было даже больше. Среди митингующих были системные либералы и супруги правительственных чиновников. Это позволяло делать вывод о расколе элит. А это признак кризиса власти. И чем завершилась тогдашняя «революция»? Пузырьками в стакане воды. Власть окопалась и перешла к подавлению.
Кризис — это потеря властью контроля над событиями. Это бегство крыс с корабля. Это хаос и нежелание цепных псов режима его защищать. Это паралич правящих слоев. Разве мы видим эту картину сегодня?
Да, система не справляется с вызовами. Перестали работать псевдодемократические обертки. «Диктатура закона», то есть множество якобы законных актов, которые должны гарантировать безопасность власти, начали подрывать ее устои. Но разрушение обманок не поколебало единовластие — оно обратилось к насилию. Уже не прикрывая его фиговыми листками.
Ирония в том, что самодержавие уже давно в состоянии агонии. Падение СССР в мирное время и при отсутствии угроз подтвердило, что эта система не имеет перспективы. Но агония таких эшелонированных конструкций может протекать десятилетиями. Сейчас же налицо признаки не кризиса системы, а ее деградации и гниения.
Кризис — показатель жизни. Повышение температуры больного тела с шансом на выздоровление. Гниение — это разложение ткани. Худший из возможных вариантов.
До сих пор Кремль балансировал интересы силовиков и других олигархических корпораций. У меня нет уверенности, что силовики вышли из-под контроля политического лидера. Думаю, что переход силовиков к необоснованным репрессиям — это решение политической власти, которая продолжает контролировать основные рычаги. А то, что политическое руководство предпочитает отмалчиваться по поводу происходящего, означает, что оно хочет оставить для себя свободу маневра. Путин ныряет в батискафе и садится на мотоцикл в Крыму — эта картинка означает не потерю контроля за силовиками, а стремление дистанцироваться от «мелочевки», которую власть считает несущественной.
Короче, не вижу оснований говорить о перевороте силовиков. Если считать происходящее переворотом, это значит, что до нынешнего момента Кремль функционировал в рамках демократии. На самом деле система уже давно закручивала гайки.
Да, мы видим, что силовые структуры развили необыкновенную прыть, стараясь закрепить чрезвычайщину. Переход к элементам террора дает им неограниченные права по контролю и за обществом, и за элитами. Но вряд ли центр не понимает, что чрезмерное влияние янычаров для него может стать опасным.
— Допустим, в России начнутся политические изменения. Но что делать с данной «кастой» силовиков? На то они и силовики, что справиться с ними можно только силой. Что остается протестующим?
— Силовики могут выдирать собственность, складировать деньги в квартирах, нападать на банки и калечить мирных граждан. Но они все же остаются инструментом в руках власти. Проблема не в силовиках. Проблема в тех, кто их контролирует и развращает. Бороться с полицией и спецназом — лучший подарок для тех, кто хочет эскалации государственного террора! Ответ террором на террор — путь к национальной катастрофе. Результатом такой сшибки бывают еще более хищнические режимы. Российская история в этом смысле поучительна.
— Мы видим движение власти к диктатуре. Возможно, даже не личной, а групповой. Кремль подготовился к существованию в ситуации ограниченных ресурсов и поднимающейся волны недовольства. Мы видим консолидацию системы, которая переформатировала себя после присоединения Крыма и начала западных санкций.
Приходится наращивать насилие. Другие средства правления исчерпываются. А к существованию в правовых рамках правящий класс не способен. Все это меняет прежний механизм выживания, который включал имитации и личную интеграцию правящего класса «в Запад».
Очевидно стремление правящей группировки не допустить повторения «горбачевского синдрома». Я говорю об открытой Горбачевым форточке, что вызвало неконтролируемые процессы и в конечном итоге потерю им власти. Путинская команда понимает: дашь слабину — и плотину прорвет! Есть понимание, что русская система может существовать только скованная обручем. Ослабь обруч — и конструкция начнет рассыпаться.
Вертолеты в небе, «космонавты» с дубинками, отключение интернета, закрытые магазины и кафе, тысячи задержанных протестующих, ночные обыски. Наконец, обвинения по статье 212 УК РФ о массовых беспорядках, что грозит лишением свободы до 15 лет. Чрезвычайщина должна предотвратить протестную волну, которую ожидает власть.
Речь идет даже о большем: власть попытается использовать «протестное лето» для формирования нового защитного механизма. Коль скоро крымский консенсус распался, Кремль начал клеить дело о «заговоре» с «иностранным следом». Логика создателей «заговора» понятна: Россию обвиняли во вмешательстве в американские выборы. Но смотрите, как они вмешиваются в московские выборы и провоцируют нашу «пятую колонну». МИД уже обвиняет немцев и американцев «во вмешательстве». Срочно собирается Совфед для «рассмотрения мер противодействия по защите государственного суверенитета и предотвращению вмешательства во внутренние дела России». Ведь трудно признать, что люди вышли на улицы сами по себе, потому что недовольны. Этого признать никак нельзя. Нужно найти внешнего врага, который соблазнил наших простодушных граждан! Короче, мы видим попытку заменить «крымнашизм» новым мобилизационным механизмом. Это потребует жертв и нового «болотного дела».
— Кремль размышляет, до какой степени он может наращивать насилие. Ведь это острый инструмент. Перегнешь палку и вызовешь эффект бумеранга. Уже теперь, как говорит «Левада-центр», треть жителей Москвы относится положительно к акциям протеста, а 9% не исключает для себя участия в митингах. Это означает, что, несмотря на устрашение, в городе формируется пассионарное меньшинство, которое невозможно устрашить. Устрашение вызывает стремление ответить!
Кроме того, в России нет возможности ни для длительного массового террора, подобного сталинскому, ни для устойчивой диктатуры. Нет идеи, которая бы оправдывала насилие и диктаторские полномочия лидера. Нет готовности значительной части элиты поддержать эту форму правления. Нет способности силовиков, завязших в своих интересах, защищать такое правление. Нет готовности лидера и его окружения оказаться в мировой изоляции. Нет готовности общества терпеть насилие и диктатуру. Мы живем уже в другой стране.
Но заметим важную вещь: насилие взрывного характера, неожиданные репрессии после периодов внешнего размягчения и компромиссов будут еще более болезненными для общества. И драматичными для судеб тех, кто окажется в жерновах репрессивного механизма.
«Начинается переход бессубъектного социума к субъектности!»
— Москва — это еще не вся Россия. Почему остальные регионы тоже должен волновать протест в столице?
— Россия горит, тонет, болеет, гибнет на дорогах и от болезней, задыхается от мусорных свалок. Разве это не канва для общероссийского массового протеста? Но все дело в том, что у нас до сих пор нет политической силы, у которой была бы убедительная программа, инструменты ее реализации, признанные лидеры и одновременно мощная база опоры. Создать такую силу при полной зачистке поля и невозможности использовать легальные каналы — те же выборы — трудно.
Учтем и другое. Публицист Игорь Клямкин говорит о «бессубъектном социуме», то есть аморфной массе населения, которая никак не может сформировать такую силу. Обычно факторами «прорыва» являются пролетариат, студенчество и интеллигенция, готовая к самопожертвованию. У нас же все размыто. Люди одновременно говорят о стремлении к переменам и с ностальгией вспоминают диктаторов. Взгляните на опросы «Левада-центра» и фокус-группы экономиста Михаила Дмитриева.
Система разлагается быстрее, чем созревает альтернатива. Причем разложение идет стремительно! В 2018 году власть с треском проиграла выборы в нескольких регионах. «Единая России», которая должна цементировать вертикаль, превратилась в труху, которую некому убрать с дороги. Власть не знает, что с ней делать. Рейтинг всех институтов обваливается. Путин теряет популярность. Это пробоины в системе, и их нельзя ничем заклеить.
При этом началась радикализация студенчества, о чем говорят московские акции. Формируются новые структуры гражданского протеста, о чем свидетельствует ситуация в Архангельской области. Видимо, начинается переход бессубъектного социума к субъектности.
— Но при этом Кремль показывает, что его никому не запугать, с каждым разом усиливая репрессии. Чего стоит только начавшийся разгром ФБК со стороны СК. Но и оппозиционно настроенные граждане показывают, что их не запугать. Как вы прогнозируете развитие событий в таком столкновении?
— Власть экспериментирует с тактикой кнута и удавки. На пряник уже не хватает средств. Кнут — это насилие с изощренной жестокостью. Удавка — это попытка загнать недовольство в загоны. А там давать народу возможность постоять. Санкционированные митинги — пример удавки: вы подчиняетесь нашим правилам; мы вам диктуем, где и как стоять и кого приглашать.
Конечно, власть будет громить ФБК и подобные антивластные группы. Многое зависит от того, вызовет ли насилие в отношении антивластных групп сопротивление населения. Станет ли общество их активно защищать? Мы вскоре увидим.
Сейчас было бы безответственно гадать, чем закончится нынешний протест. Судя по всему, будущего противостояния власти и населения избежать не удастся. Сама власть к этому готовится усиленно. Стоит только взглянуть на сайт госзакупок и увидеть покупки вооружения для подавления протестов на миллиарды рублей. Если точнее — на 10 млрд рублей в последнее время. Любопытно взглянуть на чудовища в виде «Лавина» и «Торнадо» для подавления инакомыслия.
Результат будущего противостояния будет зависеть от двух факторов: наличия в обществе организованной альтернативы и готовности части элиты к диалогу с оппозицией во имя национального спасения.
— Вопрос «что дальше?» имеет основания. Сегодня формируется консенсус относительно судьбы самодержавия: оно исчерпывает свой ресурс. Даже правящий класс сомневается в его жизнеспособности. Отсюда и его попытки удрать подальше и увести активы. Смотрите: отток капитала в январе — июле 2019 года вырос в 1,6 раза — до 28 млрд долларов по сравнению с 17,4 млрд долларов за аналогичный период годом ранее. Дальше деньги будут убегать еще быстрее.
Но пока некому ответить на вопрос: а что же будет потом? Нет ответа и на вопрос: а как же дойти мирно до этого «потом»?
Отсутствие ответов внушает страх и тревогу. Понятен страх повторения 1991 года. Ведь неясно, как сохранить в едином государстве в случае либерализации разные цивилизационные проекты, например Россию и Северный Кавказ.
Но есть и понимание того, что сохранение самодержавия, тем более в его дремучей инкарнации, только откладывает этот экзистенциальный вопрос, делая его еще более взрывоопасным.
«Выходить из авторитарно-олигархической системы труднее, чем из коммунизма»
— Сможет ли оппозиция стать основной для реформирования политической системы?
— Речь уже идет не о реформах. Реформа — это улучшение того, что есть. России необходима трансформация системы. Перестройка на новых принципах. Переход от бесправия к правовому государству. Внутри власти нет ни одной силы, которая способна к этой миссии. Следовательно, это задача групп, которые не дискредитировали себя участием в обслуживании самодержавия. Вопрос: когда они сформируются?
— Что нужно перестраивать, на ваш взгляд? Вернуться к образцу 90-х или же пересмотреть систему с самого начала после развала СССР?
— Нужно будет начинать со стержня, который, кстати, создал Ельцин — это суперпрезидентство. У нас лидер имеет больше полномочий, чем генсек компартии Советского Союза. А потому концентрация власти в руках одного лидера, даже с благими намерениями, может соблазнить его повторить путь своих предшественников. Необходимо новое перераспределение полномочий между институтами, которое бы ликвидировало угрозу монополизации власти. Кстати, Михаил Краснов, один из лучших знатоков Конституции, описал возможный план строительства более адекватного каркаса государства.
Но, как показывает Украина, выходить из авторитарно- олигархической системы гораздо труднее, чем из коммунизма. Непонятно, как разбивать связку между властью и собственностью. Непонятно, как восстанавливать веру в институты после их тотальной дискредитации. Придется строить новую модель трансформации, которой в мире пока не было.
— Насколько реалистичной для России можно считать идею политических движений без лидеров и организаций? Способна ли сеть одолеть иерархию?
— Прежние партии и прежние модели лидерства оказались устаревшими и непривлекательными. Возникла потребность в новых формах политической организации общества. Сейчас время экспериментов. Кстати, и на Западе тоже. Там обвалились традиционные партии. На сцене начали доминировать зеленые и националисты, идет поиск новых форматов лидерства.
Очевидно, что на этапе массового протеста есть потребность в движениях под общими лозунгами. Но такие движения не могут осуществлять власть. Они — машины для разрушения. Нужно думать о новых партиях идеологического характера.
— Несмотря на преследования отдельных предпринимателей, в целом крупный и даже средний бизнес довольны властью. По крайней мере, на словах. Я лично знаю таких директоров и топ-менеджеров. Вряд ли из них кто-то пойдет на баррикады. А вот смена власти им может грозить переделом рынка. Но в то же время они — источники финансирования протестного движения. Как быть с этой социальной группой?
— Пока разные слои политического класса и бизнеса, хоть и ворчат, но в целом вписываются в нынешнюю систему. Любые перемены могут быть для них чреваты большими рисками. Но если вы спросите представителей власти и бизнеса, которые уже пострадали в результате отсутствия правил игры, они с вами поделятся своими горькими чувствами. Власть давит не только общество. Власть хлещет кнутом и элиту. Взгляните, сколько ее представителей сидит в тюрьме либо под домашним арестом. Годами! Бывшие члены правительства, губернаторы, бизнесмены: Абызов, братья Магомедовы, Хорошавин, Гайзер, Белых, Игнатович… Всех уже не перечесть. Чистка элиты идет постоянно. Это кнут, который должен обеспечить если не искреннюю лояльность, то показную сервильность. Но отсутствие четких правил и угроза оказаться в роли Абызова влияет на настроения элиты и делает ее лояльность центру условной.
— Коллективный Запад устал от собственных проблем. И еще больше от того, что Россия стала проблемой. Западные демократии не нашли способа реально сдерживать Россию и принудить ее играть по правилам. Пытались, но не смогли. Да и как заставить, если лидер западного мира — трамповская Америка — сбрасывает шахматную доску раз за разом. Поэтому сейчас Запад выбирает позицию меньшего зла — угрожать Москве сдерживанием и искать путь к диалогу с ней, надеясь предотвратить ее агрессивность.
Этот формат выводит Россию из полуизоляции. Но российская элита не должна обольщаться. Прежняя dolce vita в западном обществе для нее закончена. Мы токсичны и останемся нерукопожатыми. Даже намек на связь с русскими, и просто с русскими девушками, может вызвать обвал западных правительств, как это недавно произошло в Австрии.
Запад может повлиять на Россию только одним способом — через чистку собственных конюшен и предотвращение экспорта коррупции из таких стран, как Россия. Пока эта идея не находит особой поддержки у западных элит. Выгода и бешеные русские деньги — очень притягательны!
«Разговор о том, как Путин не уйдет, — это проявление страха»
— Выборы в Москве состоятся меньше чем через месяц. Событие будет исчерпано. Есть ли у вас видение, что будет дальше?
— Никто не знает, что будет дальше. Ситуация может временно успокоиться, как это произошло после 2011–2012 годов. Тем более что власть будет сжимать удавку и бить наотмашь. Но это успокоение будет временным. Ибо беспредел власти и падение страны в нищету и бесправие — самый эффективный способ вызвать коллективный ответ общества.
— Повлияют ли как-то нынешние события на проблему 2024 года?
— Нынешние события, включая и акции в регионах, не про 2024 год. «2024» стало каким-то заклинанием и idee fixe. Как будто не о чем говорить. Разговор о том, как Путин не уйдет, — это проявление страха перед неопределенностью. А также неспособность думать о текущих тенденциях и реагировать на нынешние проблемы. Те, кому нечего сказать о сегодняшнем дне, начинают уводить нас в «2024».
Конечно, власть готовится к бесконечности. Но еще рано думать о том, как она себя будет продлевать в 2024 году и с кем конкретно. Этот вопрос открыт. Будем думать о сегодняшнем дне и как с ним справиться.
— Насколько уместно сегодня говорить о транзите власти?
— «Транзит» — очередной пример словоблудия. Это понятие в мировом дискурсе означает переход от авторитаризма к демократии. У нас само упоминание о «транзите» порождает дезориентацию. О каком «переходе» может идти речь, если власть, наоборот, пытается забетонировать статус-кво. Во главе с кем, уже не важно. Повторю: не важно!
Концентрация на судьбе Владимира Путина, «путинизация» разговора и нашей политики уводит от обсуждения более важных проблем, связанных с логикой системы, уже не зависящей от лидера. Бла-бла-бла о «транзите» — это уход от обсуждения сегодняшних вызовов и того, как на них отвечать.
