Литература и медицина — родственные дисциплины. Обе — о травмах и о близости смерти. И цель у обеих (во всяком случае, в их изначальных состояниях) — уменьшить количество боли.
Герои книг получают ранения, болеют, рожают детей и делают аборты, впадают в кому и в безумие, теряют конечности и память. Любая травма/ болезнь — это всегда объект пристального внимания не только врача, но и писателя.
Потому, наверно, особенное место на книжной полке истории занимают романы, в которых речь идет о медицине. И дело здесь даже не в романтических коннотациях белого халата и красного креста. Это другое. Любой рассказ об отношениях врача и пациента всегда стремится стать притчей: «Нас трое, я ты и болезнь, на чью сторону станешь — тот и победит» (это Авиценна сказал).
И вот — пять книг о ремесле врача.
| Рассечение Стоуна Автор: Абрахам Вергезе Абрахам Вергезе — доктор медицины, профессор Стэндфордского Университета, один из лучших в мире физиотерапевтов. Его роман «Рассечение Стоуна» — настоящий сплав медицины и литературы. История о сиамских близнецах, разделенных сразу после рождения. Семейная сага о династии хирургов в стране третьего мира. Автор здесь вовсе не пытается идеализировать образ врача, как раз наоборот, — методично, глава за главой, стряхивает романтическую пыль с белых халатов своих персонажей. Лечение людей — процесс утомительный, нервный и местами безумно скучный. Всем хочется спасать жизни, но… Вергезе как бы впускает нас в операционную — смотри, читатель, вот артериовенозные фистулы, вот пролапс митрального клапана, фиброма печени, заворот кишок и геморроидальные узлы, и вот с этим я имею дело каждый день. Это в телевизоре жизнь доктора похожа на остросюжетный детективный сериал — меткие диагнозы, озарения за секунду до смерти пациента и крики «мы его теряем! Где дефибриллятор?» На самом деле главное в работе врача (как и в работе писателя) — полюбить свою рутину. И в этом смысле «Рассечение Стоуна» — самое настоящее признание в любви к профессии. Чтение романа Вергезе можно смело приравнять к курсу лекций по медицине, анатомии и истории Эфиопии. Плотность фактического материала здесь настолько высока, что читать книгу желательно с ручкой и тетрадкой — для конспектов. И вот еще что интересно: в романе нет никаких чудес — люди здесь не воскресают и не обретают сверх-способности, — наоборот, автор стремится к реализму, к максимальной натуралистичности, — и все же, читая книгу, невольно чувствуешь близость «Рассечения…» к лучшим образцам магического реализма, «Ста годам одиночества» и «Детям полуночи», столько здесь удивительных вещей и открытий, столько поступков, событий и путешествий. В «Рассечении…» нет магии в общепринятом смысле этого слова, и все же если искать эпитет для романа, то на ум приходит только одно слово — волшебный. |
| Грех жаловаться Автор: Максим Осипов Максим Осипов – врач-кардиолог, основатель и президент благотворительного фонда «Общество помощи Тарусской больнице». «Грех жаловаться» – история чисто русского абсурда: если доктор Риэ в «Чуме» Альбера Камю борется с бессмыслицей жизни, то доктор Осипов в своей книге – с невежеством пациентов. Не это ли истинное донкихотство? Осипов рисует приглушенными тонами – он не выпячивает себя и не упражняется в остроумии (хотя – мог бы: тут есть над чем поиздеваться). И эта деликатность авторского тона придает книге сходство со стихотворением в прозе, где ощущения важнее фактов. Даже совсем жуткие сцены (например, история о том, что ампутированные конечности в России почему-то нельзя сжигать, и поэтому их утилизируют, подкладывая в гробы к бездомным) он пишет спокойно, словно пожимая плечами: «а что вы хотели?». Набоков говорил о Чехове: «его муза одета в будничное платье». И к Осипову это применимо – вежливая ирония, простота речи и неприязнь к восклицательным знакам. Его тексты, при том, что посвящены они рутине, ежедневной работе врача, совсем не изобилуют деталями быта – они вообще как будто лишены материальности – никаких сравнений, метафор и уж тем более гипербол – даже если идиотом кого-то назовут, то не со злости, а от бессилия. И слог – казалось бы короткие, простые предложения – но за счет пауз между ними появляется эффект пространства. Как пейзаж Саврасова, тусклый, цвета грязного снега, – «Грачи прилетели». И все же, при всей мрачности выбранной темы, книга совсем не звучит депрессивно, наоборот – она оставляет читателя наедине с одной важной мыслью: с пониманием, что где-то там живет врач, который ходит на работу не потому, что «дети, жена, ипотека», а потому, что «кто, если не я?». Который не только помнит клятву Гиппократа, но понимает ее смысл; врач, который действительно «счастлив работать» (!), и даже больше – врач, который способен поставить диагноз не только пациенту, но и народу в целом: «…у нас почти не лечат стариков. Ей семьдесят лет, чего вы хотите? <…> вспомнил трясущуюся старушку в магазине. Кряхтя, она выбирала кусочки сыра, маслица, колбаски, как говорят, половчее, то есть подешевле. За ней собралась очередь, и продавщица, молодая белая баба, с чувством сказала: «Я вот до такого точно не доживу!» Старушка вдруг подняла голову и твердо произнесла: «Доживете. И очень скоро». Доживем. И очень скоро. |
| Музыкофилия: сказки о музыке и мозге Автор: Оливер Сакс Способны ли люди слышать музыку сфер? Или все это – лишь неполадки в височных долях мозга? Как отличить слуховую галлюцинацию от музыкального вдохновения? Чем гениальность Чайковского отличается от гениальности Вагнера? Что такое идеальный слух? Существует ли он в природе? И если да, то что это – дар или патология? «Музыкофилия: сказки о музыке и мозге» — одна из последних книг Оливера Сакса, автора всеми любимого«Человека, который принял жену за шляпу». Сакс выбирает очень интересный ракурс: его цель – заставить читателя почувствовать то, что чувствуют пациенты. А пациенты тут – как на подбор: одни слышат «божественный хор», у других, наоборот, начинается припадок, если сделать радио погромче; третьи совершенно лишены способности различать мелодии – они «звуковые дальтоники»; а четвертые умеют музыку не только слышать, но и видеть. И все же «Музыкофилия» – это отнюдь не набор историй о диковинных травмах мозга. Это нечто большее. Саксу удалось превратить свой врачебный опыт в метафору: ему недостаточно описать симптомы и назначить курс лечения; им движет какая-то детская любознательность, желание вечно задавать вопросы: является ли музыка информацией? Почему на звук речи и на звук скрипки наш мозг реагирует по-разному – хотя с точки зрения неврологии и то и другое – простые раздражители? Эта книга – самая настоящая апология музыки, попытка выстроить (почти)философскую систему на основе одной человеческой страсти. Платон строил свою теорию вокруг идей, Ницше – вокруг воли к власти, а Сакс – вокруг музыки. «… музыкальный инстинкт присущ человеку в той же степени, что и языковой», – утверждает он. И приводит множество примеров, когда музыка становилась единственным лекарством, вытаскивала людей из комы, помогала облегчить боль – или, что уж совсем невероятно, справиться с последствиями ретроградной амнезии. Опираясь на свой опыт, Сакс выдвигает интересную гипотезу: возможно, кроме постоянной и кратковременной памяти существует еще один вид – эмоциональная память. «Музыкофилия» – очередное доказательство того, что наука тоже бывает поэтичной. Отсюда вы узнаете, что любая мысль – это отчасти творчество, любое воспоминание – отчасти импровизация; а самый удивительный музыкальный инструмент, это не рояль, не скрипка и не арфа, это – человеческий мозг. |
| Не навреди Автор: Генри Марш Генри Марш — один из самых известных в мире нейрохирургов. Его книга «Не навреди» — не совсем автобиография, скорее — сборник отдельных историй-зарисовок из врачебной практики. И, как ни странно, самое интересное в книге — вовсе не описание операций, раковых опухолей и вскрытых черепов (хотя и этого хватает). «На самом деле операции — самая легкая часть. Самое же сложное в нашей работе — принимать решения». Главное, что должен воспитать в себе хирург, пишет Марш, это отстраненность, способность «расчеловечить» пациента, умение забыть о том, что у человека на операционном столе есть душа. Потому что в противном случае все происходящее — распиливание черепа, лимфа и костная пыль на волосах — способно свести с ума кого угодно. «Я стараюсь не встречаться и не говорить с пациентом перед операцией. Потому что общение будет для меня лишним напоминанием о том, что пациент — живой, и что он способен чувствовать боль и бояться; и что сам он, увидев меня, почувствует, как сильно я волнуюсь». Это своего рода транс, в который хирург входит перед тем, как взять в руки скальпель. Парадокс: чтобы спасти человека на операционном столе надо научиться отключать человека в себе. Вот так и получается, что многие хирурги всю жизнь балансируют на грани — ищут равновесие между состраданием и равнодушием. «Каждый день я принимаю десятки решений, и каждое из них, в случае моей ошибки, может привести к чьей-то смерти». Сам Марш (точнее — его протагонист) ближе к концу признается, что не любит свою клинику (в беседе с матерью умершего пациента он называет ее (клинику) — «это место»), не любит ее коридоры, запахи, бюрократию и вечную нехватку свободных палат, коек, средств, лекарств, времени, нервов. Даже спустя 30 лет он все еще боится сообщать пациентам и их семьям о том, что «в операции нет смысла» или что «что-то пошло не так». И тем не мене он каждое утро садится на свой велосипед и катит по дороге в «это место». Ведь если люди, задача которых — уменьшать количество боли, перестанут ходить на работу, тогда вообще ничего не имеет смысла. |
| Правила дома сидра Автор: Джон Ирвинг Изначально «Правила…» выглядят, как роман о взрослении, навеянный Диккенсом. Но — на более глубоком уровне — это манифест, размышление об абортах, или, точнее, о праве человека распоряжаться жизнью: своей и — окружающих. Действие разворачивается в 40-е годы, в детском приюте Сэнт-Клауд, где живут дети, от которых отказались родители, и, среди них, главный герой, Гомэр Бур, «вечный сирота». Сэнт-Клауд отличается от других приютов — здешний заведующий, доктор Кедр, каждый день нарушает закон: он делает аборты. Бесплатно. На протяжении всего романа автор и его герои пытаются ответить на вопрос: является ли аборт гуманным? Что хуже: убить неродившийся плод или дать жизнь новому сироте? Имеет ли женщина право выбрать, что ей делать со своим телом, или же закон должен заставить ее? И какие последствия несет в себе это слово — «заставить». «Правила дома сидра» — это, пожалуй, единственный роман Ирвинга, где автор позволяет себе прямые высказывания, с привлечением статистики смертей и прочими цифрами. Его довод прост: ужесточение законов никогда не приводит к улучшению ситуации, только — к жертвам. Запрет абортов в США, например, в свое время привел к появлению нелегальных «абортариев», где женщины часто умирали прямо на столе у недоучки-мясника. Ирвинг не пускается в демагогию, наоборот, каждый свой тезис он подкрепляет серьезным аргументом: он предлагает читателю взглянуть на мир глазами молодой, беременной женщины, живущей в стране с ханжескими законами. Возможно, она совершила ошибку, поддалась соблазну, и от нее отвернулись все, включая родителей — и что ей делать? Родить ребенка — и растить его самой? Легко сказать, а что если ее изнасиловали? Что, если то, что она вынашивает — совсем не плод любви? Что тогда? И даже хуже — ведь у нее нет ни образования, ни денег, ни перспектив. Какое будущее она сможет подарить такому ребенку? Как бы ни пытались политики напирать на «мораль» и «нравственность» и даже на «законы Божьи», правда гораздо проще: женщина в отчаянии нуждается в помощи, и в данном случае помощь — это то, чего «закон о запрете абортов» ее лишает, автоматически превращая в преступницу. Ирвинг дает неожиданный угол обзора: можно бесконечно рассуждать о том, является ли аборт убийством — но проблема в другом: люди так увлечены философскими спорами о «жизни эмбриона», что забыли о более важных вещах: о жизни его матери, и о его собственной жизни после рождения. Какая она будет — эта жизнь? Кто будет заботиться о ней/о нем? Закон? Политики? Действие романа не случайно разворачивается в детском приюте. Сэнт-Клауд — это тоже метафора: своеобразный ад, куда ссылают ненужных детей. Детей, рожденных тем самым законом, и им же отвергнутых — у них нет прошлого, нет прав, и — как следствие — проблемы с адаптацией в обществе, комплекс чужаков. «Наши законы настроены не на справедливость, а на увеличение количества страданий», — говорит доктор Кедр. Сначала мы ломаем жизнь женщине, лишая ее выбора, а потом — ее ребенку, появившемуся на свет в мире, где ему никто не рад. Просто потому, что так сказал правительственный унтер Пришибеев, который якобы борется «за нравственность». |
