Зима опустилась на город как-то неожиданно – к ночи подморозило, схватив ледком редкие лужицы, оставшиеся от позавчерашнего дождика. Прохожие пробегали мимо, опустив головы – они спешили скорее нырнуть в тепло, подальше от ноябрьской стужи и темени. Желтые, манящие зевы подъездов открывались, пропускали их и снова захлопывались, чтобы не тратить тепло попусту.
Скрипнули шины, и в темном дворе хищно вспыхнули автомобильные фары, словно высматривая нелегалку, затаившуюся между бордюром и мусорным баком. Уж они-то знали, что она не имеет права здесь находиться. Марыся беззвучно отползла подальше и спряталась в тени, выжидая, пока мотор всхрапнет в последний раз и заглохнет. Она тоже знала, что без человека эта злобная громадина превращается в кучу мертвого железа.
Все так и вышло. Фары погасли, и двор погрузился в темноту – тогда Марыся решилась выйти и осмотреться. Если ее сведения верны, то сразу за домом должна была быть большая бетонная стена, которую она и разыскивала последние несколько дней, невзирая на голод и заморозки.
От асфальта тянуло мертвенным холодом, он, как вампир, выпивал тепло и силы из костлявого кошкиного тельца – она уже и сворачивалась калачиком, и подбирала под себя лапы, но ничего не помогало. Только движение могло спасти ее в такую погоду. Ну, или миска горячей еды.
Размечталась, одноглазая… Марыся шмыгнула вдоль дома. Левый глаз и правда болел, заплывал гноем, и она уже не могла разлепить веко. Идти по земле было так же неприятно, как и по асфальту - чахлые бледные травинки обледенели, превратившись в острые лезвия, жалившие лапы. И холод, холод, холод… который, наверное, никогда не кончается. С тех пор как Марыся попала на улицу, холод стал ее постоянным спутником.
Даже странно было сознавать, что когда-то у нее была другая жизнь, своя квартира, теплая постель и даже игрушки.
А потом… Суп с котом. Марыся не любила вспоминать об этом. Чем больше думаешь, рвешь себе сердце, тем тебе же хуже – на улице никто никого не жалеет. Если хочешь выжить, умей вертеться и быть незаметной, а свои страдания можешь засунуть себе в задницу. Она так и делала, до конца октября, пока не почувствовала, что сил больше не осталось. Голод, холод, а самое главное – непонятная ей самой тоска довели ее до ручки. Оно ведь как бывает: сначала ты плохо себя чувствуешь, и тебе лень умыться, встать и куда-то идти в поисках еды, а через неделю – оп! И ты уже паршивая доходяга, которую заедают блохи, и которую люди убивают, едва завидев:
- Она лишайная!!! Не трогай ее, а то заразит чем-нибудь! Куда ЖЭК смотрит??
Вот поэтому Марыся передвигалась только по ночам. Кто-то из подвальных жителей шепнул ей, что на Великой Бетонной Стене, которая тянется до края земли, а то и дальше, есть надпись. Тайная, на старинном кошачьем языке, на котором говорили священные египетские кошки, похожие на эбеновые статуэтки. А также абиссинские чародейки и даже царственные вавилонские красавицы, пра-пра-прабабушки сегодняшних персов. Но кто мог сделать такую надпись в бесконечно сером промышленном городе? И какой толк был в тайнописи для простой бездомной мурки, своего-то мурлыканья не разбиравшей?
Марыся не знала, как она найдет эту надпись, и, даже если найдет, то как прочитает древний язык? Ей сказали, что на стене начертан адрес, по которому может прийти самая последняя паршивая кошка, самая больная и голодная, и ей обязательно помогут. Марыся не была настолько легковерна, чтобы принимать все подряд за чистую монету, но с неделю назад она вдруг поняла, что пора. Жизни в ней осталось ровно настолько, чтобы попробовать последнее средство. Тогда она и тронулась в путь.
Великая Бетонная Стена тянулась через всю землю (или почти через всю – информация была противоречивая), но, насколько хватало единственного здорового глаза, Марыся видела унылую серую ленту. И как искать на такой громадине какой-то адрес? Она шла вдоль стены, стараясь прижиматься как можно ближе к бордюру, чтобы не попасть под колеса случайного автомобиля - отсюда было очень плохо видно. Стена была грязная, исписанная всякой всячиной, но чаще всего попадалась одна и та же надпись из трех букв. Марыся задумалась – может, она и есть знак? Но потом вспомнила, что видела ее на стенах домов, подъездах и даже деревьях – не может священный адрес быть накарябанным где попало.
Она уходила все дальше и дальше, маленькая грязная кошка на пустой улице, внимательно рассматривавшая стену. Ни одна звезда на небе не зажглась, чтобы немного посветить и облегчить ей поиски, но Марыся не жаловалась, она только боялась пропустить несколько самых важных строк.
Утром город накрыла всепобеждающая серость. Она выползала из подворотен липким туманом, клеилась к подошвам и лезла за воротники. Люди надевали свои самые хмурые лица, чтобы, не дай бог, не быть заподозренными в улыбке, толкались на автобусных остановках и хлопали дверями автомобилей. Город ожил и заспешил, засуетился, понемногу привыкая к наступившей зиме.
Марыся снова была в пути. Она глазам не поверила, когда священные письмена показались на щербатом бетоне. А главное – все было понятно и без лингвистических познаний: язык вавилонских и древнеегипетских кошек говорил ей ясно и просто, что нужно идти на улицу такую-то, в дом такой-то. И все. Она сначала возликовала и бросилась прочь, но тут же вернулась и долго стояла, перечитывая надпись снова и снова – только бы не забыть ничего и не перепутать, для Марыси в этом адресе заключалась ее последняя надежда.
К концу дня она добралась к указанному дому, окончательно обессилев. От заплывшего глаза стала болеть голова, и кошка постоянно дергала ей, как будто стряхивала с себя что-то - вот сейчас точно нельзя было попадаться людям на глаза.
Искомый дом представлял собой огромное серое сооружение с бесчисленными подъездами, в котором даже двери мусоропроводов были железными. Навесные замки грозно щурились на незваную гостью и поскрипывали злобно: не подходи, ступай прочь, блохастая… Марыся обошла дом столько раз, сколько смогла, но нигде не увидела даже самой маленькой дверцы. Вентиляционные отверстия в подвале были заделаны насмерть – узкие дырочки в крышках не пропустили бы даже Марысино костлявое тельце. Все предусмотрели люди, чтобы обезопасить себя от нелегального вторжения.
А как хорошо было бы сейчас забраться в подвал, прижаться к теплой трубе отопления, и помереть! Марыся больше ничего не могла, казалось, она шла всю жизнь, но перед ней все так же вздымалась Великая Бетонная Стена, и не было ей ни конца, ни края. Она залезла на канализационный люк, поджала отмороженные лапы и с последней, отчаянной надеждой обвела глазом каждое окно. А вдруг откроется? Но огромный серый дом даже не смотрел на грязное тощее существо, и совершенно не интересовался кошачьими легендами и надписями на заборах.
И Марыся заплакала. Громко, некрасиво, в голос. Она сидела на канализационном люке и рыдала, чувствуя, как сердце в груди разрывается. Какая же она была дура, чтобы поверить в какой-то волшебный адрес, где ее примут, накормят, обогреют. Уж лучше бы сидела в своем подвале, глядишь, выгадала бы у жизни еще несколько беспокойных дней. А теперь только помирать, здесь, на этом люке – и хоть закричись и разломись надвое, ни одно окно не откроется. Небо не слышит бездомных кошек, оно говорит на другом языке.
Катя подошла к окну и отдернула занавеску:
- И чего она разоралась? Страшилище… Откуда она такая выползла?
Сашка предостерегающе поднял палец.
- Даже не думай.
Катя вздохнула и отвернулась к плите, поставить чайник. Он прав вообще-то, и так в доме сейчас семь кошек, и все подобрыши, больные-переломанные. Куда еще одну?
- Смотри, у нее с глазом, что ли, что-то?
- Я тебе сказал.
- Да ты посмотри. Не, ну точно, лихо одноглазое. А как орет-то! Будто ее режут…
Муж промолчал и щелкнул пультом от телевизора, но даже сквозь гул толпы болельщиков ЦСКА доносились с улицы отчаянные кошачьи вопли. Катя кусала губы – ну вот что делать, ну реально некуда ее брать. Невозможно помочь всем, это она понимала, но проходить мимо, отключив сердце, пока не научилась. Господи, как хорошо живется нормальным людям, которые копят на силиконовые сиськи и отпуск в Таиланде!
Сашка прибавил звук, потом еще, а потом Катя осознала, что на всю кухню нечеловечески вопит Дмитрий Губерниев, а ее муж сидит, уставившись в стену и сжав кулаки.
- Чего сидишь, иди забирай дуру, а то ее сейчас пришибет кто-нибудь. Только оденься, на улице дубак.
Катя порхнула в прихожую легче, чем балерина из Большого. Быстренько накинула пуховик и, закрывая дверь, услышала, как Сашка выключил телевизор и пробормотал сквозь зубы:
- Ничего не понимаю. Чего они все сюда прутся, как будто наш адрес специально для кошек на стене написан...
