«Заврался, заврался и заврался ты, Стреляный! Кто бомбил и стрелял по Донбассу с 2014 года? Кто сжег людей в Одессе? Кто душил Крым блокадой? Кто душил местных русских, запрещал их язык? Но враль А.И.Стреляный этого не помнит».
Получив это письмо, в который раз подумал: а можно ли, в самом деле, одобряя и оправдывая нападение России на Украину, не подкреплять себя таким вот образом? Можно. Такие русские есть и среди моих знакомых. Высказываются они, правда, не в печати и не в сети, а в обычных разговорах, зато прямо и спокойно.
Один из них с началом войны застрял здесь, в Ахтырке, боксёр-любитель около 50 лет, со слегка свёрнутым носом. В Москве у него несколько квартир, доля в каком-то бизнесе, айтишник, почти каждый день общается с кем-нибудь из тамошних друзей, приятелей и знакомых.
В этих разговорах они не осторожничают, потому что рассчитывают на понимание своих властей.
Общий смысл политической части этих разговоров выглядит в его обобщении примерно так. Нам, русским, обидно, что Украина от России не просто откололась, а пошла своим путём. Нам страшновато, потому что этот путь ведёт Украину к такой вольнице, которая может соблазнить не только нерусских в России, но многих и среди нас, русских. Мы опасаемся, что это всё приведёт к тому, что Россия окончательно рассыплется – её просто не станет как России. При этом прольётся много крови. Вот это всё мы и пытаемся предотвратить войной против Украины. Это, мол, война, если хотите, против ещё большей войны.
Мой первый, да, впрочем, и последний, вопрос им, переданный через этого человека, звучал так: уверены ли они в своей победе? Понят этот вопрос был так, как я и хотел. Да, сказали они, мы, Россия, можем потерпеть поражение, потому что против нас в этой войне Запад, и так серьёзно против нас, как мы не ожидали, о чём чёрт знает зачем говорит, например, сам пресс-секретарь Путина, а Путин прозрачно намекает. Но ждать великой беды, сложа руки, мы тоже не можем.
Спокойно признаются, что им хочется, чтобы Россия не только уцелела, но и получила больше власти или хотя бы влияния в мире – больше, чем до войны. Вот тут мне становится скучно. Здесь уже явный отрыв от земли. Современность, не говоря о видимом будущем, всё меньше нуждается в подобных мечтах, да и в любых мутных чувствах, в том числе таких, как национальные, будь то обида или гордость.
Мой застрявший здесь противник, конечно, делает мне замечание, что пру против законов людской психологии, а значит и Её Величества истории. Я же ему выставляю нерусское слово «тенденция», которым почтенные мыслители сравнительно недавно заменили слово «законы». Никаких исторических законов-дескать не было, нет и не будет. В наличии – только тенденции, а это что-то зыбкое, колеблющееся, беззащитное перед случаем.
В Украине он застрял по сердечному делу, да не один, а с машиной, почти новой и дорогой – и вот она уже два года с набегающим лишком стоит со своими московскими номерами во дворе зазнобы, а он обретается в её доме и всё что-то плетёт вроде бы ждущей его в Москве супруге в объяснение своей задержки именно в Ахтырке. Как нищий, езжу, говорит, на такси, да и то с оглядкой – паспорт-то в кармане российский и пребывание в Украине просрочено. Ездит с удочками на Ворсклу, 3 км. Такси обычно не отпускает.
- Ждёте украинской амнистии таким, как вы? – говорю я.
- От них дождёшься, – отвечает он беззлобно. – Скорее за взятку украинский паспорт получу и номера на машину заодно.
- Заодно или за другую взятку? Это ведь разные бюрократии.
- Там видно будет. Посмотрим, какая вырисуется общая сумма.
- Так что, здесь и останетесь? Зарегистрируете новый брак?
- Не исключено. Главное – машину вызволить.
