Тысяча дней тюрьмы и пять попыток освобождения. В сентябре 2019 года в рамках обмена заключенными между Россией и Украиной на свободу вышел украинский журналист Роман Сущенко, которого в РФ приговорили к 12 годам колонии по обвинению в шпионаже. На Западе его признали политзаключенным, а его арест — незаконным. До задержания в Москве в 2016 году Роман Сущенко работал корреспондентом агентства «Укринформ» в Париже, где после своего освобождения встретился с коллегами, французскими депутатами и представителями украинской общины. В интервью он рассказал о потерях и уроках жизни, о репрессивной системе в России XXI века, а также о том, почему Берлинская стена до сих пор не разрушена.
- Вы шесть лет работали в Париже корреспондентом украинского агентства «Укринформ». С какими чувствами вы вернулись во Францию?
Роман Сущенко: Чувства смешанные, поскольку сознание еще по инерции находится в том состоянии, в котором оно было три месяца назад. Но за эти три месяца динамика произошла: новые впечатления и знания. В Париже меня накрыла волна ностальгии. Я хожу по улицам и вижу дома, людей слышу речь… Сердце щемит. Прекрасно осознаю, что началась новая страница в моей жизни и в жизни моей семьи. Безусловно, это возвышает.
Моральная реабилитация уже прошла?
Скорее даже психологическая, поскольку я прошел на стационаре и амбулаторно курс медикаментозного лечения. Сейчас идет длительный процесс психологической реабилитации, я прохожу консультации у специалистов. По их оценкам, этот процесс длительный и может занять до полугода.
Насколько сложно перевернуть страницу и начать новую жизнь?
Однозначно, это непросто. Есть некие изменения, психологическая травма. С другой стороны, прекрасно отдаю себе отчет, что нужно идти дальше, развиваться, поэтому я что-то вспоминаю, с чем-то знакомлюсь, читаю, слушаю советы. Процесс идет. В общении идет процесс восстановления. Эти три года остановили мое развитие как журналиста, поскольку не было доступа к информации. Я был ограничен в своей любимой работе, поэтому сейчас я с большим аппетитом слушаю какие-то новости, смотрю за подачей информации.
Одни говорят, что годы, проведенные в заключении — это потерянные годы, а другие — что они преподали уроки жизни. Как вы относитесь к этому периоду?
Для моей семьи это была огромная потеря. Я потерял отца и не смог ему помочь в трудную минуту, не смог с ним проститься. Я потерял общение с близкими. Старшая дочь у меня все понимает, она уже взрослая, а с младшим сыном не было общения. Я не имел возможности смотреть, как он растет, развивается, следить за его успехами, будучи рядом. Это очень сложно осознавать. Это, конечно же, большая потеря, и мы сейчас восстанавливаем. Но, безусловно, это был новый жизненный опыт, который никому не хочется пожелать. На многие вещи я стал смотреть по-другому. Я узнал цену предательству и коварству. Таким позитивным опытом, который может пригодиться человечеству, я готов с удовольствием делиться. После тюремного опыта, встречаясь с людьми, я наперед знаю, что мне может сказать человек и чего от него ждать. Этим я раньше похвастаться не мог.
Вы говорили о том, что во время вашего заключения находились в информационной изоляции. У вас не было доступа к украинским СМИ, а новости вы получали из российских. В одном из ваших выступлений вы сказали, что украинские и российские СМИ отличаются друг от друга, как Сатурн и Уран. Недавно отмечали 30-летие падения Берлинской стены. Есть ли у вас ощущение, что она еще существует, когда речь идет об информационных мирах?
Да. Стена еще существует. Бытует даже шутка, может, прагматичная и циничная: мы думали, что СССР умер, но это ложь, подсознание бессмертно. Речь идет о том, что люди по разные стороны этой условной стены по-разному воспринимают окружающий мир и по-разному развиваются. Это очень печально. Мы все являемся свидетелями очень сложных исторических процессов, которые происходят в Украине и во всем мире.
Вы думаете, географически стена сдвинулась на восток, к границе между Украиной и Россией?
У меня такое ощущение, что стена как стояла, так и стоит. Может быть, приблизилась ближе к границам Украины, и Украина пока находится в серой зоне. Само население пока не разобралось. Оно стремится к лучшей жизни, стремится в Европу, но советское прошлое ментально держит часть нашего населения на дне этой пучины, этого океана. Я бы не сказал, что стена сдвинулась к нашим восточным границам. Будет ли она вообще разрушена…
Мы с вами встречаемся в канун шестилетней годовщины Майдана. Какие у вас чувства в связи с этой годовщиной и как вы оцениваете политические события, которые сегодня происходят в Украине?
Чувства у меня противоречивые. Украинская нация доказала свою состоятельность, отстаивая демократические ценности, но какой ценой это было достигнуто. Было много жертв со стороны людей, которые противились авторитарным тенденциям во время правления Януковича, а также тех, кто, согласно присяге, стояли по другую сторону. Это большая трагедия для нашего народа, как и последующие события, в ходе которых Украина потеряла и людей, и территории.
Сейчас война продолжается, ежедневно погибают солдаты. Существует тревога, в своем желании что-то изменить народ сделал выбор, произошла смена власти, у нас новое правительство, парламент и президент, которые получили большую поддержку народа. Несмотря на это, тревога остается, поскольку новая власть не отвечает запросам и ожиданиям народа. Это естественно, моментально реформы не осуществляются. Но есть еще и третья сила, которая пытается внести раскол и создать как можно больше трещин и расширить их до пропасти. Мне кажется, будущий год будет очень сложным и большим испытанием для народа, а также тестом для власти.
Идет подготовка к очередному саммиту в «нормандском формате», который станет первым для президента Владимира Зеленского. Для него это испытание. Ряд экспертов говорят о каком-то потеплении отношений между Россией и Украиной, а также между Россией и Западом. Считаете ли вы, что такое потепление наметилось, и не происходит ли это в ущерб интересам Украины?
Я не согласен с тем, что есть потепление. Ежедневно мы получаем сводки с фронта. Украина выполнила свою часть обязательств в плане первых шагов разведения сил в двух пунктах на Донбассе, но нет никаких шагов навстречу. Продолжаются обстрелы, люди гибнут. И я не вижу, что есть признаки потепления. Но я четко понимаю, что искусственно создана атмосфера шантажа, чтобы психологически давить на нашего президента, который молод, может, в политике недостаточно опытен. Он находится под огромным давлением как со стороны противника, так и со стороны общества, элит и западных партнеров. Я говорю о Германии и Франции. Будут искаться точки соприкосновения, возможно, будут какие-то новые шаги, в частности, в той теме, которая меня особенно волнует. Это вопрос политзаключенных. Я надеюсь, что произойдет какой-то обмен и часть наших ребят окажутся дома. Это очень важно и будет показательно. Я надеюсь, что российская сторона к этому готова и пойдет на такие шаги, а наши западные партнеры поддержат такой ход истории.
После выхода на свободу вы заявили, что будете добиваться освобождения других украинских политзаключенных. На ваш взгляд, что является самым эффективным инструментом, что способствует этому процессу? Вопрос вашего освобождения неоднократно поднимался в ходе разных встреч в том числе и на высшем уровне, журналисты также спрашивали на пресс-конференциях. И все-таки пришлось ждать три года.
Мне три, а кому-то пять. Этот процесс не такой уж и простой, учитывая недоговороспособность, а если и стороны достигают какой-то договоренности, то она потом нарушается. В моем случае это было пять раз. Содействие этому процессу оказывает медийность людей, которые находятся там. Я преследую цель, которую поддерживают мои браться по несчастью… Нужно рассказывать на всех площадках о тех людях, которые там находятся, чтобы международное сообщество знало об их судьбах. Например, о крымских татарах, которых больше всего среди этих заложников и [о которых] вовсе мало кто говорит за пределами Украины.
Что касается эффективности, то мне очень сложно оценивать, поскольку в процессе обмена участвует много людей, задействованы и дипломаты, и спецслужбы, и судебная система. Это очень сложный процесс, и сама материя — хрупкая. Можно больше навредить, чем помочь. Я к этому вопросу очень осторожно отношусь, потому что это судьбы людей. Но мы готовы помочь и общаться с теми, кто принимает участие в этих переговорах.
Недавно вы передали в музей истории Украины во Второй мировой войне некоторые ваши личные вещи и репродукции картин, которые вы рисовали в тюрьме. Почему вы решили именно этому музею передать эти экспонаты?
Я, вернувшись из этой ссылки, принес с собой некоторые вещи, которые хотел передать этому музею, чтобы наш народ знал, что происходит, что такое политический заключенный, какие документальные и материальные свидетельства есть этих процессов. Это уже часть истории. Кто-то сжег это все публично, но я считаю, что пепел развеется ветром и ничего не останется. Поэтому я решил так поступить.
Это очень мощный музей. Это еще один фронт борьбы с агрессором. Там собрано много экспонатов, как периода Второй мировой войны, так и нашей современной истории. Я во Франции посещал многие музеи, я был в Тель-Авиве в музее Яд ва-Шем, который на меня произвел очень сильное впечатление. Придя в наш музей, я понял, что это то место, которое может хранить наше историческое наследие, и доверил ему, оставил там массу экспонатов, подарил репродукции картин, которые символизируют борьбу света с тьмой.
Вы оказались в заключении в России в контексте войны. Какой вы видите сегодня возможность мира и отношения между Россией и Украиной?
Мне очень сложно говорить, но отношения ужасные, пока у власти находится этот режим. Есть признаки того, что такая ситуация будет длиться минимум пять лет, а может, и больше. Желание этой элиты — борьба на истощение нашего государства, полностью истребить силу сопротивления. Речь идет об экономическом, политическом, психологическом давлении. Мы являемся жертвой гибридной войны. Это эксперимент в огромных масштабах, масштабах целой нации. Я очень надеюсь, что конфликт будет разрешен, а не заморожен. Но это может произойдет немного позже.
Вы говорите о том, что действия России направлены на истощение Украины. Это если говорить о межгосударственном уровне. А как к вам относились сотрудники российской пенитенциарной службы?
Эта служба не сильно отличается от общества. Там же работают и служат те люди, которые, приходя домой, попадают в то же пространство, что их окружение, которое смотрит, что говорят по телевизору. Но потом они возвращаются на работу и находятся в тех же условиях, что и заключенные.
Бытует такое мнение, что представителям ФСИН говорят: «Так вы тоже сидите тут». Хоть это и грубо звучит, но фактически целые сутки они находятся в этой зоне. Сознание и менталитет у них такой же, как и у заключенных. У них и повадки, и поведение, и психология находятся в рамках репрессивной системы. Они во многом не отличаются от общества и среды, в которой работают. Но там все же не 37-й год. Все-таки это XXI век. Тем не менее, есть разные перегибы.
Я общался с разными людьми, которые были и в других колониях. Там нарушения прав человека огромные, я читал и в прессе, мне и сами заключенные рассказывали о пытках и убийствах. Но я сужу по той колонии, где я находился, в Утробино. Там такого я не видел, но она создана как некая показательно-образцовая, потому что туда часто приходят прокуроры, проверки, допущены представители общественной комиссии, омбудсмен по правам человека, поэтому там некое соблюдение цивилизованных условий поддерживается. Я не был свидетелем избиений. Психологическое давление, грубость, хамство были каждый день, каждый час. По рассказам заключенных, было и физическое воздействие, но это были единичные случаи. Есть люди, которые служат во ФСИН, имея проблемы с психикой, личностное отношение к службе, к заключенным. Какая-то неадекватность есть, или желание самоутвердиться.
Из этих почти тысячи дней, проведенных вами в заключении, какой запомнился больше всего?
Больше всего запомнился последний день, когда нас везли домой. Это было очень возвышенно и необыкновенно. Это был наиболее счастливый день в моей жизни.
