После премьеры фильма «Русские евреи» Леонида Парфенова спрашивали, в основном, почему в фильме почти не отражена тема государственного антисемитизма в России. Парфенов отбивался как мог, объясняя, что снимал фильм о другом. Действительно, первая часть этой долгожданной трилогии – вдохновенный рассказ о встраивании евреев в русскую жизнь и сделанном ими выборе в пользу России.
«Русские евреи» – фильм Леонида Парфенова, снятый совместно с режиссером Сергеем Нурамедом. И он уже в самом названии содержит концепцию. В истории еврейского народа, проживавшего на территории Российской империи, авторов интересует, прежде всего, поиск еврейского места в русской культуре и русском обществе.
Парфенов уже не одно десятилетие бытописует историю России, русской культуры и в каком-то смысле российской цивилизации – так, как он себе ее представляет. С его мнениями можно спорить, можно ими восторгаться, как это, кажется, делает большинство. Однако нельзя не видеть, что Парфенов, прежде всего, старается объяснить значение этой цивилизации для современного мира. Евреи тоже интересуют его в первую очередь с точки зрения сделанного ими русского культурного выбора.
Цикл «Русские евреи» будет разбит на три части. Сейчас публике была представлена первая часть, включающая наиболее обширный в хронологическом плане период – история евреев от начала русской истории до 1917 года. В следующих будет рассказано о периоде с 1917 по 1948 годы, который назван периодом интернационализма и юдофильства в советской истории. Позже речь пойдет о том, что происходило с евреями с 1948 года, когда в Советском Союзе начала проводиться политика фактического государственного антисемитизма, и как еврейский вопрос в России потерял какую-либо актуальность. Возможно, с последним тезисом Парфенова захотят согласиться не все, однако спорить о еще не вышедших частях цикла в любом случае бессмысленно.
Если не считать упоминания о полумифических евреях, живших в древнем Киеве – этим открывается фильм, – основное повествование начинается с последней четверти XVIII века, когда в результате трех разделов Польши в состав империи вошли бывшие земли Речи Посполитой с ее многомиллионным еврейским населением. Одно из утверждений фильма – не евреи пришли в Россию, а Россия к евреям – в этом отношении действительно верно. И евреям действительно так или иначе пришлось «что-то делать» с этим неоспоримым фактом. На вопрос, что же делали евреи, у Парфенова также предлагается в итоге один ответ: евреи начали находить себя в большой русской жизни, порывая с традицией и выходя на широкую российскую дорогу. Самое важное в фильмах Парфенова – авторская интерпретация. И в данном случае она совершенно однозначна.
Леонид Парфенов показывает нам несколько знаменитых прежде еврейских местечек, ставших теперь обычными украинскими поселками – в частности, Броды и Сатанов. Он заходит в полуразрушенные синагоги, восстанавливаемые сейчас как памятники культуры, бродит среди полустертых могильных плит, которые сейчас никто не посещает, – в общем, показывает места запустения на месте когда-то вполне шумной жизни. Как ни странно, это может вызвать ассоциацию с предыдущим фильмом Парфенова – «Цветом нации», посвященным фотографиям Прокудина-Горского и также показывающим, как потускнело и запустело то, что когда-то расцветало. Однако при посещении местечек у Парфенова нет интонации грусти, которая присутствовала при виде русских городов и деревень. Покинутый и разрушенный временем мир не кажется ему заслуживающим слез и сентиментальности. Собственно, главное, что, с его точки зрения, оставили миру местечки – это происходящие от их названий фамилии бывших жителей, чьи потомки сыграли важную роль в русской культуре и вообще в жизни России – Шкловский, Бродский, Турецкий и так далее.
В фильме рассказывается о замкнутости и ограниченности мира местечек, путь из которых лежал только вовне – то есть в жизнь большой России. Это по-парфеновски наглядно иллюстрируется переходом брода возле Бродов и видом дороги (да-да, уходящей вдаль) через остатки каменной арки возле одного из местечек. То, что оформлением дороги в русскую жизнь служит барочная польская брама, уже способно показать весь довольно сложный историческо-культурный контекст. Дороги, ведшие из них, не были прямыми и не имели четко обозначенной цели. Как ни странно, то же самое можно сказать и о русской (и вообще российской) деревне, с которой тоже связаны свои сентиментальные мифы, но откуда в те же годы, когда российские евреи начали исход из местечек, жители также устремились в города и большую жизнь, точно так же убегая от тесноты и патриархальности.
Так почему жалко одно и не жалко другое. Отвечая на этот вопрос после показа фильма, Парфенов привел аргумент: русская деревенская цивилизация была насильно уничтожена коллективизацией, местечки же были сами покинуты многими их жителями, причем покидавшие не испытывали сожаления. Конечно, не вполне удобно напоминать, что окончательную гибель цивилизации местечек принесла Вторая мировая война. Впрочем, это в любом случае тема следующей части трилогии.
Создатели же «Русских евреев» хотят рассказать, как евреи входили в русскую жизнь. И это их право. Впрочем, и здесь авторы сталкиваются со сложной задачей уложить в линейную логику то, что требует более сложных вычислений. Разумеется, чтобы рассказать все, что происходило с российскими евреями до 1917 года, пришлось бы снимать фильм длиною в 150 лет. Авторы приводят лишь наиболее яркие истории и примеры. Однако даже в этом случае приходится рассказывать одновременно о сахарозаводчике Бродском, пианисте Николае Рубинштейне, художнике Исааке Левитане, танцовщице Иде Рубинштейн, черте оседлости, участии евреев в русском революционном движении и в криминальном мире империи, Кишиневском погроме и деле Бейлиса.
Все это слишком разные истории, говорящие о совершенно разных вариантах принятия и отождествления с русской культурой и русским обществом. Можно быть преуспевающим членом киевского делового сообщества, не разрывая связей с еврейским миром, как фабрикант Бродский. Можно по разным причинам принять христианство, как семья Николая и Александра Рубинштейнов. Можно проникнуться русским пейзажем, оставаясь иудеем, как Исаак Левитан, или погрузиться в космополитический мир искусства модерна, как Ида Рубинштейн. Все это очень разные жизненные траектории и, по большому счету, очень разный личный выбор. Сводить все просто к отличию от жизни в местечках – все же сознательное упрощение композиции.
Сведением к единой точке всех имевшихся противоречий в русско-еврейских отношениях оказывается дело Бейлиса, которое ярко реконструируется в фильме. Разумеется, судебный процесс по средневековому обвинению еврея в ритуальном убийстве не мог быть обойден стороной. В фильме рассказывается об обстоятельствах дела и о том, какую роль оно сыграло в российской общественной жизни. Именно случай Бейлиса показывает, как вдохновенный рассказ о встраивании евреев в русскую жизнь, ведущийся Парфеновым, может натыкаться на печальные жизненные противоречия. В конце концов, Менахем Мендл Бейлис, работая на кирпичном заводе, меньше всего мечтал об ассимиляции и встраивании в русскую культуру. Да и само позорное и скандальное дело – пусть и вызвавшее громкие возмущения многих выдающихся представителей русского общества – показывало, что общественная и политическая среда, в которую встраивались евреи, могла с легкостью порождать и такие судебные процессы, и погромы, тоже очень ярко показанные в фильме.
Впрочем, погромы и суд над Бейлисом в картине Парфенова показаны скорее как печальная экзотическая девиация. Основная же дорога все равно ведет евреев вдаль, в насыщенное культурное поле Российской империи, способной дать свое место и позволить раскрыть потенциал если не всех, то довольно многих евреев.
Разумеется, фильм снят с традиционными визуальными эффектами, которыми наполнены все фильмы Парфенова, снятые совместно с Сергеем Нурамедом. Кому-то они могут показаться удачными, у кого-то вызвать споры, но здесь рука и вкус мастера видны в той же мере, что и в других картинах творческого тандема.
После премьеры первой части трилогии неоднократно повторяющимся вопросом к Парфенову был: почему в фильме так мало отражена тема государственного антисемитизма в Российской империи? Парфенов отбивался от этого вопроса как мог, объясняя, что снимал фильм немного о другом. В этом, пожалуй, и неоднозначность, и главное достоинство фильма. Парфенов смотрит на исторический еврейский вопрос свежим взглядом, который позволяет ему уклониться от многих почти традиционных путей изложения этого сюжета. Например, тема ограничения прав евреев и усилий по преодолению чинимых препятствий у Парфенова, разумеется, не замалчивается, но действительно не кажется ему центральной. Его занимает не сложность процесса, а достигнутый результат, когда евреи проявили себя в русской культуре, сказав о ней что-то новое. И думается, такой взгляд тоже ценен.
Станислав Кувалдин
