Предки Довженко были казаками. Этот факт
Александр Петрович впоследствии упоминал довольно часто, намекая, очевидно, на то, что их обошел удел крепостничества, и он сам, стало быть, сохранил свободу духа и воли.
Семья, в которой появился на свет Сашко, была чрезвычайно бедной — земли хоть и было много, но родила она плохо, отец чем только не занимался, чтобы прокормить семью —
пытался обрабатывать неплодородную землю, зарабатывал извозом, смолокурением… Дети рождались слабенькими, до трудоспособного возраста не доживали. Выжили всего двое
из четырнадцати детей — Александр и Полина. Как-то в один день от эпидемии неизвестной болезни в семье умерло сразу четверо сыновей — Иван, Сергей, Василий и Лаврентий.
На памяти Александра родители все время кого-то оплакивали. Его детство прошло под слезы, и он писал про мать: «Она родилась для песен, но всю жизнь проплакала, провожая
детей навеки».
Отец, Петр Довженко, был неграмотен. Его отец, дед Александра Петровича, был обучен грамоте, и Петр Семенович был обижен на отца, что тот не обучил и
его. Поэтому, когда Сашко подрос, отец, несмотря на крайнюю бедность, продал часть земли, чтобы оплатить учебу мальчика.
«Я был очень мечтательным мальчиком, —
писал Довженко в „Автобиографии“ 1939 года. — Мечтательность и воображение были столь сильными, что порой жизнь, казалось, существовала в двух борющихся аспектах —
реальном и воображаемом, но казавшимся как бы осуществленным». Видимо, уже тогда определился его поэтический стиль, его стремление каждый образ примерять на себя,
пропускать через душу и сердце.
В фильмах Довженко очень много взято из собственных впечатлений, из виденного, подсмотренного, запомнившегося. Например, чудный
эпизод в «Земле» — танец Василя ночью — Довженко взял из собственных воспоминаний — в детстве он сам наблюдал такой танец в своих Сосницах. Он называл это вслед за
Шкловским «поэтичностью». Ну поэтичность так поэтичность, автору виднее, хотя скорее такой метод освоения реальности можно назвать романтизмом.
Уже будучи
взрослым, состоявшимся художником, Довженко писал: «Я не скрываю перед вами, что, находясь в искусстве кинематографа в лагере поэтическом, я всегда вношу в свои картины
какую-то долю личного, долю семейной хроники. Скажем, в „Щорсе” я где-то воображаю себя, в „Земле” умирает мой дед и т. д.» Сцена смерти деда под яблоней потом так
понравилась Бертолуччи, что он процитировал ее в своем фильме «Двадцатый век» — там тоже персонаж уходит в мир иной под яблоней. То же, да не то — у Бертолуччи сцена не
получилась. В ней не оказалось и малой доли притягательного трагизма, смешанного с романтизмом и гимном жизни.
Григорий Козинцев писал о фильмах Довженко:
«После «Звенигоры» трудно было сказать: «хорошая постановка», «появился новый режиссер», и даже само слово «фильм» как-то плохо вязалось с происходившим на экране. Куда
более подошли бы гоголевские выражения: «невидаль», «швырнул в свет», «гром пошел по пеклу».
Хоть после «украинской трилогии» — «Звенигора», «Арсенал» и «Земля»
— Довженко и был причислен к лику классиков, счастья не было — «Землю» раскритиковали за излишнюю самобытность. Вместо ожидаемой агитки, призванной воспеть
коллективизацию, Довженко снял кинопоэму, в которой, по мнению недовольных партийных наблюдателей, не была подробно прописана роль партии. А в апреле 1930 года в газете
«Известия» Демьян Бедный написал фельетон под названием «Философы». Фельетон был посвящен художникам, которые, по мнению автора, создает заумные произведения, не
понятные простому народу. В фильме «Земля» Демьяна Бедного особенно возмутила сцена, где обнаженная девушка мечется по избе.
…Особливо хороша
исступленная
Девица оголенная.
Вот где показ, так показ!
В самый раз!
В настоящую точку!
Содрали с девицы сорочку
Всенародно, публично!
Это что ж?
Не цинично?
Это что же? Терпимо?
В театре на сцене недопустимо?
А допустимо в кино?
Это — умно?
Это — НЕОБХОДИМО?
Разгуделися киношмели,
Рекламой кричат неослабной
В честь кинокартины «ЗЕМЛИ»
Контрреволюционно-похабной!
Вот до чего мы дошли!..
Через много лет, уже незадолго до
своей смерти, Демьян Бедный, встретив Довженко в больнице, спросил его: «Не знаю, забыл уж, за что я тогда разругал вашу „Землю“. Но скажу вам — ни до, ни после я такой
картины уже не видел. Какое это было произведение действительно большого искусства!» Довженко, по его словам, промолчал. А что он мог ответить в той ситуации?
А в
1932 году началось самое страшное в судьбе Довженко — его теплые отношения со Сталиным. Эти отношения Довженко инициировал сам, написав письмо вождю с просьбой
поддержать его — слишком резкой оказалась критика в адрес его фильма «Иван». Сталин поддержал. Потом Довженко написал еще одно письмо — с просьбой помочь со съемками
«Аэрограда». На этот раз вождь лично принял Довженко и взял съемки фильма под личный контроль. Очарованный Довженко радовался, не понимая, что это начало конца —
близость с отцом народов еще никому не шла во благо. Но если бы понимать сразу…
«Щорс» уже снимался по личному указанию Сталина, который даже участвовал в
творческом процессе, давал советы. Встречи режиссера и вождя участились. За «Щорса» Довженко получил Сталинскую премию.
А потом все закончилось — трагически, как
обычно и кончаются подобные сюжеты. Сталину решительно не понравилась киноповесть «Украина в огне». Настолько не понравилась, что он запретил ее печатать и снимать по ней
фильм. 26 октября 1943 года Довженко пишет в своем дневнике: «Сегодня я опять в Москве. Привез из Киева старенькую мать. Сегодня же узнал тяжелую новость: моя повесть
„Украина в огне“ не понравилась Сталину, и он запретил ее для печати и постановки. Что делать — не знаю. Тяжко на душе и тоскливо. И не потому тяжко, что пропало больше года
работы, и не потому, что возрадуются враги, а мелкие чиновники перепугаются и станут меня презирать. Мне тяжко от осознания того, что „Украина в огне“ — это правда. Закрыта и
заперта моя правда про народ и его несчастье. Значит, никому она не нужна и ничего, видно, не нужно, кроме панегирика».
Какое трагическое разочарование в том, кем был
поддержан и очарован. Какой вечный привычный сюжет — дракон пожирает своих присных, начиная с самых уязвимых — с художников. «Уж сколько раз твердили миру…», а
художники все падают и падают в эту бездну. Падение Довженко было очень болезненным. В январе 44-го состоялось заседание Политбюро, на котором выступил Сталин с докладом
«Об антиленинских ошибках и националистических извращениях киноповести Довженко „Украина в огне“». Повесть была названа выпадом против политики партии, глумлением
над классовой борьбой и борьбой за чистоту рядов. Ему вменили в вину, что в киноповести он не разоблачал украинских националистов и в целом — помешал советскому народу
вести борьбу против немецких захватчиков. Доклад Сталина был длинным, каждой фразой отец народов вбивал гвоздь в карьеру и в жизнь Довженко. На следующий день Александра
Петровича сняли с должности художественного руководителя Киевской киностудии. А через несколько дней он напишет в своем дневнике о том, как ему хочется поскорее замолить
свой грех перед Сталиным и показать ему, что он настоящий советский художник. Для себя ли писал Довженко эти строки? Для кого-то еще? Но читать их — кровь из глаз.
Следующий фильм — «Мичурин» — дался Довженко необычайно тяжело. Пришлось много раз переделывать — опять не хватало роли партии. Работать Александру Петровичу
становилось все труднее — мучили цензоры и болезнь сердца.
У Довженко была мечта — снять масштабный фильм о детстве. То, что сейчас мы условно называем
«Амаркорд» — благодаря Феллини, сделавшему из названия своего фильма почти название жанра. Он не успел. Но судя по литературному первоисточнику — лирической повести
«Зачарованная Десна», Довженко собирался снять что-то идиллическое и гармоничное. Он признавался, что на самом деле все было не так — дед был ленив и сильно пил, отравляя
жизнь всей семье, в семье царила нищета, все трудились до кровавого пота, отец тоже порой жестоко напивался и кидался на мать с топором. Двенадцать детей в семье умерло. До
идиллии было далеко.
Это стремление окрасить свои воспоминания в радостные тона тоже выдавало в Довженко романтика. Ему хотелось помнить счастливое босоногое
детство, вот только в Сосницы он почти никогда не приезжал. Довженко все время искал новых романтических идеалов — в реальной жизни их не было. Поэтому из крестьян он шел
в интеллигенты, из мирных обывателей — в воины революции, из художников — в кинорежиссеры.
Все тот же романтизм заставил Довженко очароваться Каховской ГЭС. Он
побывал на ее строительстве и загорелся идеей снять об этом фильм. Сценарий был написан, все было готово к съемкам. Но 25 ноября 1956 года грянул второй инфаркт, который
Александр Петрович Довженко уже не пережил.
Художник трагической творческой судьбы, романтик, поддавшийся сладким речам власти и ею же, властью, растоптанный,
попытавшийся вписаться в жестокую лживую действительность, в которой вынужден был жить, Довженко все же навсегда вошел в историю мирового искусства не этим. Его
«Украинскую трилогию», особенно последнюю часть — «Землю», изучают во всех киношколах, причисляя к сонму немногих гениальных и вечных фильмов в мире. И будут изучать
дальше.
В одном из писем Александр Петрович писал: «Пореже оглядывайтесь назад — солнце никогда не всходит сзади»…