Многоуважаемый! (К сожалению, не знаю Вашего имени и отчества).
Пишет вам Ваш сосед из квартиры 33, Нильский Константин Леонидович. Вы должны помнить меня. Я тот, в чью дверь Вы позвонили, а потом колотили ногами вчера, в половине третьего пасхальной ночи, когда у вас кончилась, как Вы изволили выразиться, заправка.
Вспомнили? Вам еще не понравилось выражение моего лица, когда, открыв, я предложил не тревожить людей по ночам. Вы положили на мое лицо свою большую шершавую ладонь и несколько раз сжали, приговаривая “Христос Воскресе!” - а потом отпустили и сказали, что так гораздо лучше.
Я рад, что вам понравилось, потому что многие, напротив, находят, что лучше было до. Впрочем, о вкусах не спорят.
Судя по времени Вашего визита ко мне, человек Вы чрезвычайно занятой, поэтому сразу перехожу к делу.
Предметом данного письма служит мое желание извиниться за вчерашнее. Обращенное к Вам, человеку, столь остро нуждавшемуся в заправке, предложение не тревожить людей по ночам - нельзя не признать бестактным. Сожалею также, что не сразу ответил по-христиански на ваше приветствие; впрочем, будучи взят за лицо, я тут же осознал.
Трижды сожалею, что, будучи прищемлен за голову дверью, пытался ввести Вас в заблуждение относительно своей этнической принадлежности.
Уже тридцать лет находясь на младшей инженерной должности, я непростительно оторвался от простого народа, его идеологии и повседневных практических нужд. Этим, собственно и вызваны мои интеллигентские крики в течении следующих двух часов, когда Вы пинали меня ногами, бросали в сервант предметами из болгарского гарнитура и высаживали стекла отечественным фикусом.
Надеюсь, Вы не обиделись на меня за то, что я пытался чинить стулья и сыпать землю обратно в горшок. Вирус мещанского благополучия поразил меня еще в юности, когда вместо того, чтобы улучшать результаты по надеванию противогаза, я начал добиваться от властей отдельной квартиры - с отоплением и без слесаря Тунгусова, мочившегося на мой учебник по сопромату.
Рецидивы буржуазного индивидуализма до сих пор мешают мне адекватно реагировать на свободные проявления трудящихся. Поэтому, когда Вы начали бить семейный фарфор и зубами выдирать из обложек полное собрание сочинений графа Толстого, я заплакал.
Зная Вас по прошедшей ночи как человека чрезвычайно чуткого, я прошу не принимать эти слезы близко к сердцу. Слабая нервная система иногда подводит меня, мешая получать удовольствие от жизни среди всех вас.
В заключение хочу пожелать Вам крепкого-крепкого здоровья, большого, как Вы сам, счастья и успехов в Вашем, хотя и неизвестном мне, но, конечно, нелегком труде - и сообщить, что в унитазе, куда Вы засунули меня головой под утро, вскоре после того, как я, по Вашему меткому выражению, Вас заколебал, мне в эту самую голову пришло множество просветляющих душу мыслей относительно того, как люди могли бы (и, в сущности, должны были бы!) строить свои отношения друг с другом, если бы не такие, как я.
Еще раз извините за все.
Всегда Ваш,
Нильский Константин Леонидович, недобиток.
