Успешный писатель, журналист и сценарист, Нагибин на протяжении практически всей своей творческой жизни переживал, что ему приходится писать не то, что он думает на самом деле. Он оправдывал себя: «я мог зарабатывать только пером.
Временами Юрию Марковичу приходилось выдумывать статьи и выдавать их за реальную жизнь для того, чтобы хоть как-то выжить: «один раз продержался на том, что писал месяц для газеты о Сталинском избирательном округе. (Это было в 1950 году). А там у меня какие-то цыгане табором приходят голосовать за Сталина с песнями-плясками, а их не пускают. Они кричат, что хотят отдать свои голоса за любимого вождя... Грузинский лётчик-инвалид, сбитый в бою, приползает на обрубках... Редактор спрашивает: „Скажите, что-нибудь из этого всё-таки было?“. Я говорю: „Как вы считаете, могло быть?“. Он: „Но мы же могли сесть!“. Но не только не сели, а ещё и премиальные получили!»
Такую работу он называл «халтурой»:
«Халтура заменила для меня водку. Она почти столь же успешно хотя и с большим вредом позволяет отделаться от себя. Если бы родные это поняли, они должны были бы повести такую же самоотверженную борьбу с моим пребыванием за письменным столом, как прежде с моим пребыванием за бутылкой. Ведь и то, и другое — разрушение личности. Только халтура — более убийственное».
Юрий Нагибин вел дневники с 1942 по 1986 год. За 15 дней до кончины писатель лично отдал дневники в публикацию, объяснив, что "совершенная искренность и беспощадность к себе этого полудневника-полумемуаров могут заинтересовать других людей, ибо помогают самопознанию". Юрий Нагибин писал дневник для разговора с самим собой, и потому его реальная невыдуманная жизнь - самая захватывающая история на свете. После выхода в свет "Дневник" был принят неоднозначно и вызвал живые споры, но сегодня он уже причислен к классике и назван величайшим документом эпохи.
Вот несколько цитат из дневника Юрия Нагибина, поражающих своей откровенностью и честностью. Прежде всего — честностью писателя перед самим собой:
«Жизнь состоит из приливов и отливов. Надо уметь не обольщаться приливами, хотя и не бояться получать радость от них, надо уметь спокойно выжидать их возврата и тяжкие моменты отливов. Я этого почти совсем не умею делать. Чуть прилив или даже тень прилива — я делаю вызывающие глупости; чуть отлив — впадаю в отчаяние. Трудно жить с такой кривой и спазматической душой.»
***
«Из последних сил борюсь с очумелостью. На моей стороне: снег, ёлки, небо, собаки; против — газеты, радио, сплетни и сплетницы всех мастей, телефон.»
***
«Русский человек врёт, если говорит о своём стремлении к счастью. Мы не умеем быть счастливыми, нам это не нужно, мы не знаем, что с этим делать.»
***
«Сверхъестественная жалкость людей и невозможность не быть с ними жестоким. Иначе задушат, не по злобе, а так, как сорняк душит злаки.»
***
«Почти все советские люди — психические больные. Их неспособность слушать, темная убежденность в кромешных истинах, душевная стиснутость и непроветриваемость носят патологический характер. Это не просто национальные особенности, как эгоцентризм, жадность и самовлюбленность у французов, это массовое психическое заболевание. Проанализировать причины довольно сложно: тут и самозащита, и вечный страх, надорванность — физическая и душевная, изнеможение души под гнетом лжи, цинизма, необходимость существовать в двух лицах: одно для дома, другое для общества. Самые же несчастные те, кто и дома должен носить маску. А таких совсем не мало. Слышать только себя, не вступать в диалог, не поддаваться провокации на спор, на столкновение точек зрения, отыскание истины, быть глухим, слепым и немым, как символическая африканская обезьяна, — и ты имеешь шанс уцелеть.»
***
«Снова очереди, снова исчезло мыло, снова смертельная тоска надвигающейся героической поры.»
***
«Смысл любви состоит в том, чтобы с трудом отыскать бабу, которая органически неспособна тебя полюбить, и бухнуть в неё всё: душу, мозг, здоровье, деньги, нервы.»
***
«Теперь я точно знаю: каждый активно участвующий в современной жизни человек становится к старости невропатом.»
***
«У нашей жизни есть одно огромное преимущество перед жизнью западного человека: она почти снимает страх смерти.»
***
«Это черта русского народа: не ценить свою жизнь. Слишком нас много — подумаешь, десятком меньше, десятком больше. Все мы слишком взаимозаменимы. Тем, кто думает, что мысль эта абстрактна, поскольку ничего подобного не может быть в психологии каждого отдельного человека, нужно учесть, что это чувство не столько врожденное, сколько воспитанное в нас государством. Воспитанное — в самом широком смысле, включая и то неуважение к нам государства, которое переходит в личное неуважение, в отсутствие уверенности в том, что ты, действительно, имеешь право на существование.»
***
«В России обычно путают слово с делом, и за первое взыскивают, как за второе.»
***
«Дети — одна из вечных иллюзий человечества. Наивность, показывающая, что человек ещё не до конца испорчен. Ведь никто не ждёт, что из куриного яйца вылупится страус, что из щенка шакала вырастет большой бегемот, но все ждут, что из младенца выйдет обязательно не такая сволочь, как мы все, а нечто «порядочное». Забывают, что из младенца может выйти только человек, и умиляться тут абсолютно нечему.»
***
«Самое тяжелое во всех настоящих несчастьях — это необходимость жить дальше. Самый миг несчастья не столь уж невыносим. В боли, в муке, в слезах всё же испытываешь какой-то подъем. Отсюда наше постоянное слоновье удивление: он-де замечательно держался. Не он держался, это натянувшиеся нервы его держали. Но вот наступают будни, а с ними и подлинная тяжесть беды. Тогда-то и становится страшно.»
***
«Я утратил чувство ориентации в окружающем и стал неконтактен. И никак не могу настроить себя на волну кромешной государственной лжи. Я близок к умопомешательству от газетной вони, и почти плачу, случайно услышав радио или наткнувшись на гадкую рожу телеобозревателя. Нет ничего страшнее передышек. Стоит хоть на день выйти из суеты работы и задуматься, как охватывают ужас и отчаяние. Странно, но в глубине души я всегда был уверен, что мы обязательно вернёмся к этой блевотине. Даже в самые обнадёживающие времена я знал, что это мираж, обман, заблуждение и мы с рыданием припадём к гниющему трупу. Какая тоска, какая скука! И как все охотно стремятся к прежнему отупению, низости, немоте. Лишь очень немногие были душевно готовы к достойной жизни, жизни разума и сердца; у большинства не было на это сил. Даже слова позабылись, не то что чувства. Люди пугались даже призрака свободы, её слабой тени. Сейчас им возвращена привычная милая ложь, вновь снят запрет с подлости, предательства; опять — никаких нравственных запретов, никакой ответственности — детский цинизм, языческая безвинность, неандертальская мораль».
***
«Каждая эпоха наряду со всем прочим вырабатывает некий совершенный, целиком характеризующий ее жест. Наша выработала особый вздрог ужаса.»
